Макс Фрай - Желтый

– Не дерусь, а пытаюсь до тебя достучаться. Ты же опять рассеялся. И меня совершенно не слышишь. И, что гораздо досадней, не видишь, что творится вокруг. А я, между прочим, старался, во имя торжества разума, в поте лица, босиком, – хохочет человек в самурайском костюме и для убедительности шевелит пальцами действительно босых ног.

– Смотри, – говорит он. – Смотри!

И правда есть, на что посмотреть: двухэтажный дом, только что стоявший на Звездной улице, возле Бернардинского кладбища, на холме, над рекой, со всех сторон окружило зимнее свинцово-зеленое море. И о край крыши лениво бьется волна.

Туман в пальто снова становится человеком – а кто бы на его месте не стал? Оглядывается, прижимает к груди уже почти непрозрачные руки, открывает рот, чтобы сказать «ну как же так можно», «спасибо», «ты лучше всех в мире» или, к примеру, спросить: «когда это ты успел?» – но вместо этого просто полной грудью вдыхает сырой морской ветер, соленый, как радость, горький, как сама жизнь.

Очень вовремя он вдыхает, потому что буквально секунду спустя человек в самурайских доспехах, вероломно воспользовавшись растерянностью собеседника, швыряет его в воду. И прыгает следом сам.

– Ну ты чудовище! – говорит жертва вероломного нападения, фыркая и отплевываясь.

– Строго говоря, я и есть чудовище, – соглашается гигантская рыба с собачьей мордой, нарезая вокруг своей жертвы совершенно акульи круги. – По смешной классификации Стефана – ничего подобного больше нигде не видел! – класса Икс-что-то там-очень много нулей-один.

– Да хрен бы с ней, классификацией. Спасай меня немедленно. Вода ледяная. И мокрая! А я как назло снова в почти человеческом теле. Еще и в пальто. В таких невыносимых условиях совершенно невозможно…

– Страдать? – подсказывает рыба.

– Не страдать, а скорбеть о несовершенстве мира и невозможности все исправить одним махом, вот прямо сейчас. Мне, между прочим, положено. В смысле, кроме меня некому. А теперь, получается, вообще некому. Несовершенства мира останутся неоплаканными. И все из-за тебя.

– Что, правда, останутся неоплаканными? – оживляется гигантская рыба. – Это мой грандиозный успех! Надо его срочно отметить, пока ты не наловчился скорбеть прямо в море, не снимая пальто.

Миг спустя на крыше двухэтажного ветхого дома снова сидят два человека, один в длинном тяжелом пальто, а второй – в старинных самурайских доспехах. С точки зрения стороннего наблюдателя, которого здесь, разумеется, нет – и это ему крупно повезло! – вокруг не происходит ничего необычного, только чернеют в ночной темноте голые ветви деревьев и силуэты соседних домов. Но о край крыши все равно с нежным грохотом бьются тяжелые темные волны прибоя.

– Что ты творишь, а! – восхищенно говорит тот, который в пальто. И достает из кармана пальто бокал с ярко-синей жидкостью. – Это, что ли, и есть пляжный коктейль «Голубые Гавайи», как в кино?

– Ты меня спрашиваешь?!

– Можно сказать, вопрошаю Вселенную в твоем лице. Но риторически. Будешь смеяться, я никогда в жизни такого не пил. Как-то не складывалось. Где пляжи с разноцветными коктейлями, и где я.

– Сейчас – прямо здесь. И то, и другое.

– Да уж, сошлись в одной сияющей точке… Будешь пробовать этот синий кошмар?

– Почему это «пробовать»? – удивляется человек в самурайских доспехах. – Я его просто выпью. Давай сюда.

Где-то далеко, за рекой, за Дунаем – Дунаем? Большая река – это же здесь Дунай? [13]– полыхало электрическое ультрамариновое зарево, возможно, то самое синее пламя, которым все должно в итоге сгореть; вот же дрянь, и до Восточной Европы уже добралась эта нелепая мода на отвратительный синий свет, – думала Ванна-Белл.

Синий свет действовал ей на нервы; в похмелье ей все действовало на нервы, а похмелье было почти всегда, но этот тяжелый холодный, поглощающий остальные цвета оттенок синего вообще никаких сил нет терпеть. Поймать бы того, кто его придумал, заглянуть в глаза, задать вопрос: «За что ты так ненавидишь людей?» – а потом внимательно слушать, что ответит. Что-то очень страшное о нас должен знать этот долбаный демиург. Может быть, после его объяснений наконец-то так сильно захочется умереть, что жить снова станет весело и легко.

Стояла на набережной, курила, разглядывала прохожих. Думала: мужики здесь какие-то некрасивые, не люблю этот тип. А бабы вполне ничего, особенно молодые – просто потому что они молодые. Тупые бессмысленные козы, но такие юные. И худые. Все моложе меня. Я сдохну, а они еще будут жить; это нечестно! Лучше бы наоборот. Надо взять себя в руки и похудеть, худоба – залог долголетия и легкой, мгновенной смерти. Чем больше жира, тем трудней будет умирать – лежи, терпи, пока смерть доберется до сердца через все эти слои.