Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– Сразу видно. – Эйверин фыркнула. – Там, наверное, еще никто не встал. Или ты собираешься барабанить в двери?

– Не думаю, что комиссар впустит меня. – Бывший господин горько усмехнулся. – Вон т-там, видишь? Окно, не закрытое ставнями. Это комната моей матушки, и она, вероятнее всего, п-пустует. Никто не хочет спать там, где спал п-п-п-покойник…

Эйверин вновь подошла к Тюльпинсу и похлопала его по плечу.

– Пойдем, – тихо сказала она.

Окно и правда оказалось открытым, девчонка легко забралась внутрь, а потом долго и мучительно тащила Тюльпа, пока он наконец с грохотом не перевалился в комнату.

– Вот это да! – Служка присвистнула. – Богаче, чем у Полуночи… О, а это ты? – Эйверин подошла к портрету над матушкиной кроватью.

Тюльпинс недовольно уставился на полное лицо, взгляд, не обремененный интеллектом, и кривоватую улыбочку. Этот портрет нарисован почти год назад… в день его шестнадцатилетия. Неужели он таким и остался? Не желая больше на себя любоваться, Тюльп открыл дверь и прокрался к комнате слуг. Эйверин осталась у лестницы: караулить спящих жителей богатого дома.

В комнате слуг оказался только один сонный мальчишка. Он испугался до полусмерти, и Тюльпу не скоро удалось из него вытянуть то, что все ушли на улицу Гимили – помогать в подготовке к прощанию.

– Все зазря, – хмуро бросил Тюльпинс, вновь направляясь к окну. – Кайли уже ушла.

Парню хотелось как можно быстрее отсюда убраться. Он словно слышал матушкин храп, ее прерывистое бормотание, чувствовал аромат жасмина, липнущий к коже. Матушка как будто бы была рядом и вовсе не умирала.

Бывший господин первым вылез через окно и поспешил к дому госпожи Кватерляйн. Весь оставшийся путь Эйверин молчала. Тут-то Тюльп и осознал всю прелесть неболтливых людей: с ними удивительно комфортно думать о своем.

Улица Гимили была так печально-прекрасна, что захватывало дух. В память о Дарине Кватерляйн господа выставляли в своих двориках цветы. Их лепестки, покрытые инеем, искрились под лучами робкого солнца. И даже небо, обычно затянутое низкими облаками, стало прозрачным и светлым.

– Хороший день, – шмыгнув носом, сказала Эйверин. – Очень красивый. Даже природа знает, какой красивой была госпожа. И внутри, и снаружи.

Они пошли к дому номер семнадцать, ничего не говоря. Но тишина сейчас не тяготила их, она обволакивала и дарила умиротворение.

Цветы заново так и не высадили. Решили, видимо, что без госпожи все равно ничего столь же прекрасного не выйдет.

Эйверин тихо постучала в дверь, и ей сразу открыли. Тюльпинс знал Эннилейн – она водила дружбу с Кайли. И если лицо Кайли носило черты аристократичности, то Эннилейн воплощала в себе все, что Тюльп презирал в слугах: болтливость, глупость и излишнюю смешливость.

Но девчонка крепко обняла толстушку, а та сочувственно погладила ее по волосам, и Тюльпинс вдруг понял, что привычное его отвращение к Эннилейн пропало.

Тело госпожи Кватерляйн давно забрали в Город Без Номера, как делали со всеми, кто навсегда покинул Хранительство. Теперь оставалось только попрощаться. Не прошло и часа, как дом заполнили соседи, друзья, добрые знакомые. Они подходили к Бэрри, что-то говорили, а он сидел на диване, уставившись на камин. Никогда прежде не видели его таким потерянным. Таким жалким и беспомощным.

Всего на мгновение на лице Тюльпинса вспыхнула злорадная усмешка, но он быстро себя одернул. Попытался понять, что было бы с ним, переживи он такое горе. Парень застыл, завидев свое отражение в зеркале, свои по-прежнему пустые, безразличные глаза. А ведь он и Бэрри сейчас и в самом деле в одном положении. Только вот все вело к тому, что самый жестокий и избалованный из его товарищей и тут его обскакал. У Бэрри, по совершенно неведомым причинам, в груди отыскалось сердце. Тюльпинс, как он себя ни успокаивал, похвастаться этим не мог.

– Эй, ну хватит собой любоваться. – Девчонка подтолкнула в спину бывшего господина. – Идем.

Эйверин спокойно подошла к Бэрри и холодно сказала:

– Ваша мать была прекрасным человеком, господин Бэрри. Будьте ее достойны.

– Бэр, я соболезную. Т-т-ты… Эм. Держись. – Тюльпинс не понимал, что можно говорить в таких случаях. Да и зачем? Когда ничего не изменишь, слова – пустой звук, лишенный малейшего смысла.

Бэрри кивнул, даже не подняв головы. Кажется, за эти дни его волосы стали еще прозрачнее, глаза – еще тусклее. Того и гляди совсем растает.

Тюльпинс почувствовал на себе взгляд и обернулся. Кайли тут же отошла к кому-то из гостей, даже не подумав поздороваться с бывшим господином.