Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– Ниса, – зачем-то пояснили деревенские хохотушки.

Мужчина открыл рот, видимо, собираясь дать лошади команду следовать дальше, но девчушка подошла к нему и что-то тихо сказала. Мужчина решительно откинул кнут и спешился, нависая над своей спутницей. Она сжалась, покорно опустив голову, но вновь произнесла несколько коротких слов. «Служка», – мигом догадался Тюльпинс. Он-то на своем веку перевидал этих согбенных спин и стыдливых глаз. Что ж, видимо, она не устроила хозяина, раз он ею недоволен.

Мужчина выкрикнул что-то резкое, но девочка не отступила. Тогда он размахнулся и наотмашь ударил ее по лицу. Служка упала и даже не стала подниматься с колен. Ее хозяину это понравилось: он удовлетворенно кивнул, занял прежнее место, и лошадь двинулась дальше.

Девочка дождалась, пока телега скроется из виду, и встала на ноги. Тюльпинсовы обидчицы завизжали и кинулись к ней, тараторя наперебой:

– Ниса!

– Ниса! А сейчас за что?

– Ниса, больно?

– Ой, Ниса, а мне уже скоро к нему идти! Он меня тоже так будет?..

Девчонка, которую звали Ниса, молча достала из кармана платьица платок и повязала им голову, пытаясь больше скрыть левую сторону. Она пошла к деревне, но, завидев Тюльпинса, застыла, вытаращив глаза.

– Ой, Ниса! Ниса! Этого бать твой привел и Кай! Откуда взяли, никто не знает! – Девчонка в желтом платочке обошла незнакомца вокруг. – А он че-то все спит да ойкает!

– Ну, знаете! – Молодой господин окинул презрительным взглядом девочек и, решив, что они недостойны его внимания, зашагал к дому Сатрана.

Он вошел и сел на лавку, зная, что Ниса идет по пятам. Кай в это время рылся на полке под самым потолком, пытаясь найти для нежданного гостя подходящую одежду.

Ниса зашла тихо, стянула платок и едва слышно позвала:

– Кай.

Парень обернулся и тут же кинулся к сестренке. Он опустился на колени перед ней и мягко ощупал пальцами опухшую щеку.

– Опять, Ниса! Вот же ж горузун последний! Да сколько можно-то! – Кай подскочил на ноги, а потом уселся на лавку, спиной к Тюльпинсу, и усадил девочку к себе на колени. В крепких руках брата она расслабилась, обмякла. Слезы потекли по ее щекам.

– Больно, малек ты мой, а?

– Да то не больно, Кай! Я ж уже привычная! Уезжает он! Совсем уезжает! Лучших пчел собрал да поехал… А денег недодал снова… Бать опять ругаться будет!

Тюльпинс поерзал: ему стало не по себе. Сам он руку на слуг не поднимал, но иногда велел Кайли устраивать самым нерадивым взбучку. Тогда ему это казалось естественным: он хозяин и просто обязан их воспитывать. Они ведь безмозглые, в жизни ничего не понимают… Но Ниса плакала горько и устало, ее карие, с легким медовым оттенком глаза полнились болью, а добродушное лицо Кая посерело и вытянулось. Стало быть, и слуги все понимают? У них тоже все по-настоящему, как и у господ? Тюльпинс нахмурился. А не должен ли он был заступиться за девочку? Тогда бы у Кая не испортилось настроение… Но нет, какое право он имел вмешиваться? Абсолютно никакого. Кто-то подчиняет, а кто-то подчиняется. На этом законе держится все в их Хранительстве.

– Ниса, бать у тети Майчи сейчас. Ты иди к ней тоже, хорошо? Она накормит тебя, да хоть поспишь с дороги. У нас тут… – Кай осекся, понимая, что Тюльпинс сидит за его спиной. – Старейшина попросил присмотреть, в общем…

– А что, Кай, много рыбы идет? Хватит сторговаться на зиму? – Ниса перестала плакать и обеспокоенно посмотрела на брата.

– Много, Ниса! – Кай подхватил сестру на руки. – Хоть на три зимы хватит! Ну, беги!

Ниса чмокнула брата в щеку, бегло, как дикий зверек, посмотрела на Тюльпинса и выскочила за дверь.

Кай застыл на миг, сосредоточенно глядя в окно, но потом привычно улыбнулся и воскликнул:

– Ну, Красавица, некогда нам сопли размазывать! Кормить тебя буду да одевать. Старейшина уж заждался, наверное.

К реке вышли меньше чем через час. Котлета из рыбы отлично грела живот, крепкий чай с медом и еловыми шишками бодрил мысли, а про нахальных хохотушек не хотелось и вспоминать. Тюльпинс был бы вполне доволен, если бы резинка штанов Кая не впивалась в его нежную кожу, а рубаха застегнулась на все пуговицы. Одни сапоги – высокие, до верхней трети бедра – устроили молодого господина. Никогда прежде ему не приходилось носить столь удобной обуви.

Возле моста он попрощался с Каем и, полюбовавшись пару минут на сверкающую водную гладь, двинулся к домишке Старейшины. Дверь оказалась широко раскрытой, и молодой господин счел это за приглашение.