Хелен Тодд - Люфт. Талая вода [litres]

Дарси шла вперед, зябко кутаясь в старенькое пальто. Оно было ей велико, но это пустяк. Девочка сжимала в кулаке бумажку с едким высказыванием кого-то из класса. Мерзко, обидно. Дарси злилась, но в то же время признавала свою уязвимость.

Раньше она спряталась бы в своем подъезде. Внизу, недалеко от пыльных батарей и трубопровода. Но сейчас решила сделать вид, что все происходящее незначительно. С этим нужно жить. От этой мысли стало легче дышать. Значит, небольшая поддержка учительницы стала первым шагом к другой жизни. Не все сразу. Не как в книгах.

Дома Дарси села на стул, который отец подобрал возле контейнеров с мусором. Он был высоким, с потертой тканью и пах табаком. Первое время ей не хотелось к нему прикасаться. Казалось, что чужая вещь окружала ее чем-то неприятным, отвратительным. Как знать, может, она была наследием кого-то недавно погибшего? Но эти мысли быстро ушли: без него учить уроки было неудобно. На полу холодно.

– И что ты делаешь? Дома обед не приготовлен, а она сидит, пишет!

Отец начал прямо с порога. Стало ясно: Пол вновь выпил, вновь не в настроении. Значит, ничего хорошего ее не ждет.

– Какие же каракули! И что тут? Ты думаешь, за это тебе поставят хоть какую-то оценку? Нет, мать, так не пойдет, вставай. Вставай, вырывай лист и начинай заново!

Дарси вздрогнула, но послушно выполнила просьбу. На короткий миг ее взгляд задержался на сером грозовом небе. Хмуро, стыло… как на душе. Казалось, погода понимает ее.

– Ну вот, слезы. Все вы, женщины, такие. Лишь бы плакать. Села и писать! И карандаши разбросаны!

Дарси понимала, что говорить нет смысла. Отец искал повод выплеснуть на нее злость. И все равно, что в мрачной комнате, созданной из подобранного хлама, пара школьных карандашей лежали неровно.

Она зажмурилась от ужаса. Со стола было сметено все его содержимое. Послышался треск, пара ударов…

– Открой глаза, смотри! – Он потряс перед ее лицом двумя сломанными огрызками. – Я даю тебе один. Этим и пиши. Большего ты не достойна.

Ее обдало неприятной вонью алкоголя, после чего в дрожащую ладонь был вложен остаток карандаша.

– Все, свободна. Воспитание проведено.

Мужчина пошатнулся, прокашлялся, после чего вышел. На этот раз обошлось. Обошлось.

Завтра она попросит у кого-то ручку, постарается дописать задание или получит двойку. Но это уже будет неважно. Главное, что на этот вечер ее оставили в покое.

Пугало только одно – к вечеру пришлось выйти на кухню. Желудок неприятно сводило от изжоги. Последний раз она ела утром холодные макароны, оставшиеся с прошлых дней. Больше в доме ничего не было. Хотя утром Дарси видела пару кусков хлеба. Их и хотелось найти. Перешагнуть порог комнаты вышло не сразу. Страх накатывал на нее волна за волной… но не пойти нельзя было. Стоило хотя бы выпить воды.

Думая, как остаться незамеченной, девочка зашла на кухню. Она медленно прошла мимо спящего у стола отца, взяла два кусочка отрезанного хлеба и решила было уйти, но он проснулся.

В этот момент Аннетт настолько испугалась за девочку, что не сразу заметила изменения. Она больше не была собой. Ани стала частью Дарси, стала ей.

– Ты никогда так не смотрела. – Он встал из-за стола, подошел, взял лицо девочки за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. – Ты никогда, никогда не понимала, что я ненавижу, когда ты не самостоятельна. Вырасти наконец-то! Да, бью. Да, не бьют других. Но тебе вот так не повезло! Еще пожалей себя. Чего тебе, черт возьми, все время не хватает?

Пол чуть сжал челюсть девочки, криво улыбнулся и отпустил. Его тонкие пальцы с широкими костяшками нервно достали измятый клочок бумаги из кармана. Он помахал им перед дочерью.

– У тебя был дом, еда, одежда, школа, твои дурацкие танцы, на которые ты отказалась ходить! А теперь, благодаря этому, – он еще раз потряс бумагой, – ты ник-то, пус-то-та, не-нуж-ная.

Ани не понимала, как реагировать. Она чувствовала страх, волнение, боль… все, что ощущала Дарси, но не принимала это. В ней оставались ее эмоции, и в них таилась злость на отца девочки.

– Ну и чего ты молчишь? Язык проглотила? А он поворачивался, когда ты выливала все наше , домашнее, личное?

Мужчина явно заводился. Он тяжело дышал, нервно постукивал по полу ботинком. Его ноздри расширялись, словно у быка перед последним рывком. Но Аннетт все это не пугало. Не ее. Отчего-то в ней была уверенность в том, что помогут, что она не одна. Не одна. И эта фраза раз за разом звучала в ее голове спокойным голосом Роберта.