Барбара Хэмбли - Кровавые девы

— Ничего необычного.

Над водой кружила стая чаек, казавшихся черными на фоне разлившегося над заводами желто-красного дымного зарева.

— Поначалу она почти не переживала из-за того, что мы можем встречаться только ночью, — продолжил фон Брюльсбуттель после паузы. — Но потом, как мне кажется… из-за моей любви к верховым прогулкам, к лесам, к красоте дня…

Годы словно покинули его, разгладив морщины на лице и придав ему вид очаровательного школьника.

— В устах мужчины моих лет такие слова звучат странно, не правда ли? Но красота окружающего мира всегда трогала меня — стебли травы, то, какими разными могут быть лягушки и птицы… Хотелось бы думать, что моя любовь ко всему этому вернет ее назад в мир, от которого она так давно отвернулась. Она сказала, что почти забыла о музыке, забыла о том, что значит жить при свете дня. Жить той жизнью, которую она хотела бы разделить со мной, если бы смогла.

Пока есть жизнь, есть и надежда.

И тогда Петронилла Эренберг затеяла эту авантюру, надеясь убить двух зайцев одним выстрелом. Она никому не позволила бы встать на своем пути… «Не удивительно, что Auswärtiges Amt отправила своего агента наблюдать за лечебницей, — подумал Эшер, выбираясь из экипажа у серых стен монастыря Св. Иова. — Если уж частное лицо из Кёльна перевело пятьдесят тысяч франков человеку, столь решительно настроенному против германского правительства…»

А потом прибывшему на место немецкому агенту пришлось задержаться.

Эшер заплатил вознице и пошел вдоль стены к заросшему сорняками пустырю, на котором там и сям виднелись груды шлака; заброшенная железнодорожная ветка тянулась вдоль канавы, в которой при случае могли бы спрятаться взломщики. В газете писали, что тело нашли в канаве. Эшер задумался над тем, кто мог убить Тайсса. Уж не Гуго ли Рисслер, известный здесь как герр Тексель, худой и сутулый помощник доктора?

Но почему? Потому что Тайсс стал не нужен? Или же из Берлина пришли соответствующие распоряжения?

Или тут замешана одна из группировок петербургских вампиров, стремящихся уничтожить любое преимущество, которое Эренберг могла бы предложить их соперникам?

Он обошел контрфорс и спустился по низкому проходу к двери, скрытой в глубокой нише. Замок на ней был новым, как и железная обшивка за решеткой главных ворот.

Если Тайсс — неважно, почему, — работал над сывороткой, которая позволила бы вампирам выносить солнечный свет, то хорошо, что его остановили. Не его ли изобретение испытывали на себе те двое, которым и в голову не пришло проверить, есть ли в их убежищах окна? Предположение казалось нелепым, а потому маловероятным. Но если Тайсс преуспел в своих изысканиях…

У него за спиной фон Брюльсбуттель вдруг обернулся и посмотрел куда-то вверх.

— Петронилла!

В его голосе слышалась радость влюбленного.

Замок неожиданно щелкнул, открываясь, и дверь распахнулась наружу, явив Текселя с револьвером в руке.

— Даже и не пытайтесь сунуть руку в карман, — предупредил он Эшера.

Свет упал на его лицо: призрачно-белая, мраморная белизна вампирской плоти придавала пугающий блеск зеркальным глазам.

— Внутрь, вы оба.

Когда он говорил, Эшер видел его длинные клыки.

Только после того, как все они оказались в освещенном лампой притворе, женщина (должно быть, Петронилла Эренберг) спустилась по наружным ступеням в проход и зашла вслед за ними, заперев за собою дверь.

Несколько мгновений она стояла, глядя фон Брюльсбуттелю в глаза, затем прошептала:

— О, любовь моя…

Полковник шагнул к ней, и они крепко обнялись.

Они прошли в подземную погребальную часовню с круглым возвышением в дальнем конце; в стенах узкого помещения рядами тянулись ниши, в которых, судя по кучкам костей и полусгнившим черным рясам, валявшимся на полу, некогда покоились тела монахов. Даже сейчас, после многих десятилетий, а то и веков, прошедших с тех пор, как последний труп разложился здесь до состояния скелета, стены источали запах гниения.

В каждой нише спал юноша или девушка; в свете масляной лампы, которую нес Тексель, их бледные восковые лица приобретали обманчивый румянец. Идя вслед за немцем вглубь комнаты, Эшер насчитал десять спящих подростков в выцветших лохмотьях. Руки с острыми когтями сложены на неподвижной груди, у некоторых рот приоткрыт, обнажая клыки.

Лидия лежала на возвышении, одетая в грязную ночную сорочку, элегантные черные брюки и, поверх всего этого, в белую мужскую рубашку. На фоне спутанных рыжих волос ее лицо казалось почти таким же бледным, как и у остальных спящих. Кто-то связал ей запястья, но ран на теле видно не было.