Мария Чурсина: Проклятье

На одной полке — взятая в рамочку медаль, не прочитать, за что. Фотография строгого человека при галстуке — чёрно-белая — заткнута в одну из книг. Высохшая, как папирус, бабочка. Давно выцвела пыльца на крыльях. Разве бабочки бывают бесцветными? Деревянная пепельница в виде открытой консервной банки. Миф рассеянно потянулся к сигарете.

В этом был весь он. В бесцветной бабочке, заткнутой в книгу фотографии и пепельнице, переполненной окурками. Сизый дым потихоньку улетал в форточку. В институте, конечно, нельзя было курить — кроваво-алые объявления развесили на всех этажах. Но Мифу можно.

«Он ведь не курил раньше», — запоздало вспомнилась Маше. — «Когда начал? Выходит, этим летом».

Выходит, что из-за неё.

— Да, — сказал он, наконец, когда стрелки часов почти подползли к началу следующей пары. — Маша, подойди ко мне. Посмотрим, что у тебя здесь.

Она с облегчением отложила книгу и вышла из-за аквариума, чтобы окунуться в новое облако сизого дыма. Ну вот, отлично. Теперь Горгулья, ещё чего доброго, прицепится с допросом, где курсанты курят на переменах. Не скажешь же ей, что Маша провоняла так за одну единственную перемену в кабинете Мифа. А если и скажешь, то не поверит.

На экране компьютера была открыла её статья. Даже издали Маша её узнала по длиннющей таблице из шести столбцов. Ни единого исправления — Миф обычно помечал неточности жёлтым цветом, — но он скорбно поджал губы. Маша напряглась.

— Честно говоря, вышло довольно паршиво. Ты правда читала этих авторов? Сама?

Она могла выдумывать столько угодно доказательств, но в присутствии Мифа всегда замолкала и цепенела. Добиваясь ответа, он смотрел на Машу секунд десять. Поверх узких прямоугольных очков взгляд казался особенно сердитым. Так и не дождавшись от неё даже кивка, Миф снова повернулся к компьютеру.

— У некоторых статей не указаны годы публикации. Перепроверь, будь добра, ещё раз. — Тонкий указатель скользнул по ровным строчкам текста. — О нет. Королёв никогда не занимался сущностями первого порядка. Ты опять что-то напутала. Да и вообще, у тебя всё подано слишком схематически, не хватает деталей. Займись.

Почему она снова ничего не сказала ему? Большая стрелка часов уверенно уползала за шестёрку. Лекция Горгульи уже началась, и дверь заперли изнутри. Маша прекрасно видела, что спешить некуда, потому она и стояла перед Мифом, не шевелясь.

Да, наверное, именно поэтому и стояла.

Компьютерный указатель щёлкнул по алому крестику — статья исчезла с экрана, как будто её и не было. Миф испытывающе взглянул на Машу. Она стояла на прежнем месте.

Понятное дело, что он ею так недоволен — Маша даже эту жалкую статью написать не в состоянии. Даже жалкую статью, в которой всего-то и требовалось, что собрать нужные данные в институтском архиве! Что тут говорить о полевой работе.

Зря проторчала там месяц, задыхаясь в пыли и теряя зрение от тусклого мигающего света. Работы здесь ещё минимум на неделю — это если каждый день после занятий. Снова перетаскивать туда-обратно тяжёлые папки с машинописными страницами. От них, если прижать к груди, остаются серые пятна на рабочем халате. Значит, всё снова.

— Ты что-то ещё хотела? — Раздражение в его голосе стало уже слишком явным. Его было не скрыть. — Иди, иди, а то опоздаешь на лекцию.

Она развернулась и вышла. Сама виновата, в конце концов. Кто просил идти под его руководство? Сама ведь пошла, из упрямства. Из желания доказать ему что-то. Если бы летом она знала, если бы только знала.

Впрочем, Маша прекрасно понимала, что даже если ей придётся торчать в архиве весь остаток жизни, она не отступится. Она Мифу такого счастья не подарит! Пусть кривится и смотрит на неё поверх очков. Пусть курит, наполняя всю комнату синюшным дымом. Не на ту напал, господин лучший оперативник.

Выкрашенные в бежевый институтские стены знали много прикосновений. Их обтирали спинами ожидающие, руками хватали те, чья походка делалась неверной, пристраивали на них тетради судорожно списывающие. Кое-где виднелись незакрашенные надписи-царапины. Маша вела по ним рукой, не читая. Все эти надписи — и даже те, что были до них — она знала наизусть.

Маша дошла к триста первой аудитории и из упрямства простояла у стены всё время до перерыва, почти не меняя позы. В притихшем коридоре был хорошо различим голос Горгульи — по-военному чеканные фразы.

Хорошо бы вообще не попадаться ей на глаза хоть сегодня — так ведь потом всё равно выяснит, почему не пришла, да что случилось. Пусть уж так.