Энн Райс - Дар волка

На мгновение он ощутил опасность. Или это просто какое-то другое существо поблизости? Он не был уверен, но знал, что не стоит говорить Лауре об этой мимолетной тревоге. Здесь она зависит от него, целиком и полностью. И он молча прислушался.

Может, просто шорох ветвей и хвои, может, какое-то мелкое животное пробирается где-то здесь, наверху. На такой высоте ночью летают летучие мыши, здесь могут быть белки-летяги, синицы и бурундуки, которые могут всю жизнь прожить, не спускаясь на землю. Но почему же такие мелкие животные пробудили в нем защитный рефлекс? Что бы это ни было, оно исчезло, и он подумал, что насторожился лишь потому, что здесь с ним Лаура, что рядом с ним бьется ее сердце, что он всегда будет беспокоиться за нее.

Вокруг все было прекрасно.

Но, подумав о парне, он почувствовал горечь.

Какая чудовищная ошибка, и теперь ему придется признаться в ней своему наставнику, вновь обретенному, человеку, в чьих наставлениях он так нуждается. Если только Феликс простит его за это, простит, хотя страж и настаивал на том, что такая ошибка непростительна. Что там будет делать и думать Феликс — лишь часть этой скверной истории. Парень может умереть. Парень может умереть по вине Ройбена. Эта ужасная истина мучила его, и надежда теперь лишь на Феликса, на то, что хоть он знает, что тут можно сделать, если вообще можно.

Просто невыразимо.

Он взмолился лесу укрыть его, защитить его от безжалостной остроты его собственного ума. Давным-давно, в его не такой уж и длинной жизни, голос разума и совести всегда был голосом Грейс, Фила, Джима и Селесты. Но теперь все стало иначе. Теперь лишь его собственная совесть пронзала ножом его душу. Исцели это, если сможешь, кипящей в тебе тайной силой! Морфенкинд, что же ты сделал с этим мальчиком? Неужели он выживет лишь затем, чтобы стать таким же, как ты?

Он больше не мог справляться с этим один. Возвышенное умиротворение этих высей бледнело пред жгущим его стыдом. Ему надо было двигаться, и он начал перебираться с дерева на дерево, а она крепко держалась за него руками и ногами. Переместившись по большой дуге, они медленно вернулись к краю леса секвой. Она будто ничего не весила, он ощущал лишь приятный запах, будто он нес огромный букет цветов, прижав его к груди. Вдохнув сладкий запах, он нашел языком ее шею, щеку, и его тихий рык перешел в стон, серенаду, воспевающую ее.

Она еще крепче сжала его руками и ногами, и он спустился вниз, в подлесок, где было ощутимо теплее.

Ее руки были ледяными. Даже он это чувствовал, ощущение холода, исходящее от ее рук, будто дым.

Он медленно пошел меж величественных серых дубов, неся ее, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловать ее, чтобы погладить ее левой лапой под свитером, ощутить горячую шелковистую кожу, нагую плоть, такую влажную, такую гладкую, благоухающую лимоном и цветами, названий которым он не знал, благоухающую крепким обжигающим запахом ее живого тела. Он приподнял ее и облизал ее груди, и она вздохнула.

Когда они вернулись в дом, он положил ее на длинный стол в столовой. Держал ее руки меж своих лап, теплых лап. Ведь они теплые? В столовой было темно. Дом вздыхал и поскрипывал, противостоя напору ветра, дующего с океана. Сквозь арку проникал свет из гостиной.

Он долго смотрел на нее, лежащую, ожидающую его, с распущенными волосами, в которых застряли хвоя и листья, ароматные. Ее глаза, большие и сонные, глядели на него.

Он зажег спичку и поджег дубовые поленья в камине. Затрещала растопка, и языки пламени лизнули дрова. Потолок озарил призрачный свет. Отблески огня заплясали на лакированной поверхности стола.

Она начала снимать одежду, но он жестом попросил ее подождать. И сам начал раздевать ее, медленно, аккуратно закатывая свитер и тихонечко стягивая его, расстегивая брюки, снимая их. Она скинула туфли.

Ее вид, нагой, на полированном столе, привел его в приятное безумие. Он провел мягкой шерстью лапы по ее ступням. Погладил обнаженные икры.

— Не дай мне причинить тебе боль, — прошептал он низким голосом, уже ставшим для него привычным, ставшим его частью. — Скажи мне, если вдруг будет больно.

— Ты никогда не делал мне больно, — прошептала она. — Ты не можешь сделать мне больно.

— Какое нежное горло, нежный живот, — тихо прорычал он, облизывая ее длинным языком, поглаживая и приподнимая ее груди лапами, ниже подушечек, там, где они были покрыты мягкой шерстью. Изыди от меня, горе . Став на колени, он аккуратно поднял ее и осторожно опустил на себя, входя в нее. Все вокруг расплылось, лишь гудел и трещал в ушах огонь, лишь она в его сознании, ничего, кроме нее, а потом не стало и сознания.