Гильермо Дель Торо - Форма воды

Он кружится на месте, рот полон крови, язык покрыт слизью.

Он падает, и кровь выливается изо рта в одно мгновение, перевернутая миска с томатным супом. Холодный воздух пронизывает его изнутри, очень странное чувство. Похоже, ему прострелили щеку.

Мама будет расстроена, ведь его мальчика изуродовали, его красивые зубы превратились в обломки…

Хоффстетлер пытается встать на колени: вдруг, если он покажет Михалкову, какой вред ему нанесен, тот остановит экзекуцию. Но голова слишком тяжелая, и руки скользят в грязи, и он лежит на спине, дождь вонзается в глаза сотнями серебряных копий.

Черная фигура Бизона, так и не выпустившего зонт, поглощает весь свет.

Он смотрит так же равнодушно, как обычно, и нацеливает револьвер на Хоффстетлера. Хлопок орудия звучит приглушенно, совсем не так, как первый, за ним раздается еще один.

Бизон вздрагивает, зонт выпадает из его руки, летит на Хоффстетлера точно пригоршня грязи, брошенная в свежую могилу. Тому требуется мгновение, чтобы отползти в сторону, кое-как опереться на локоть, пока дождь смывает горячую смесь крови и слюны с его груди.

Бизон лежит, алая лужица вокруг него прямо на глазах светлеет, становится розовой.

Глаза Хоффстетлера никак не сходятся в фокус, он видит только формы, очертания. Михалков скользит прочь со скоростью, что не вяжется с его обычными неторопливыми движениями.

Он вытаскивает собственный пистолет, но делает это слишком медленно – сказываются часы, проведенный за икрой и блинами, за водкой и пельменями, и еще он тратит несколько мгновений, решая, что делать с зонтом, и этих секунд хватает спасителю Хоффстетлера, кем бы он ни был.

Еще одна фигура появляется в дожде, стремительная грация сообщает, что он профессионал в танце смерти. Дымящийся пистолет держит двумя руками и стреляет. Единственный раз.

Михалков падает спиной на машину, роняет зонт, оружие.

Круг алого появляется на его рубашке словно вторая бутоньерка, он умирает мгновенно и в тот же момент оказывается забытым, как он сам и предсказал несколько минут назад.

Хоффстетлер щурится через шторм, видит, как стрелок проверяет, мертв ли Михалков, затем разворачивается и шагает туда, где валяется ученый, и дождь скрывает его черты до последнего момента.

И даже в последний момент Хоффстетлер не верит тому, что видит.

– Стрикланд? – произносит он шепелявым, не своим голосом. – О, спасибо!

Ричард Стрикланд наклоняется, сует большой палец свободной руки в дыру на щеке ученого и тянет. Тащит настолько сильно, что волочит полутруп за собой по грязи. Боль является с запозданием, как ночной кошмар из-под ватного одеяла шока, и Хоффстетлер кричит.

Он чувствует зазубренный край собственной челюсти, и снова кричит, и продолжает кричать до тех пор, пока грязь, собираемая его плечом, не залепляет глаза и рот, и он не становится слепым и немым.

А потом все.

Возвращение в сознание – будто пробуждение в новом кошмаре.

Грохот дождя заглушает прочие звуки, и Хоффстетлер смотрит вверх, ожидая увидеть капли, но над ним жестяная крыша, она и производит шум. Он лежит на бетонном крыльце, что ведет в пристройку к складу, видит потоки воды, стекающие по выщербленному кирпичу и ржавой стали.

Он в той же промзоне.

Тень заслоняет поле зрения, и Хоффстетлер вздрагивает, смаргивает жидкость – дождь, кровь? – с глаз.

Стрикланд шагает туда-сюда от перил до перил, в руках у него что-то маленькое. Бутылочка для лекарств, но, когда он открывает ее и подносит ко рту, перевернув, выясняется, что внутри ничего нет.

Стрикланд бормочет проклятия, вышвыривает бутылочку в дождь, его взгляд обращается на Хоффстетлера.

– Очнулся, – хрипит он. – Хорошо. Мне нужно кое-что сделать.

Стрикланд опускается на корточки, вместо оранжевого электрохлыста, который он таскал повсюду, теперь при нем пистолет. Слышен щелчок передернутого затвора, и холодное и сырое, точно собачий нос, дуло прижимается к ладони Хоффстетлера.

– Стрикланд, – едва он произносит это единственное слово, как с воплем пробуждается к жизни щека, те обрывки нервов, что от нее остались. – Ричард. Больно. Врача, пожалуйста…

– Как тебя зовут?

Он лгал два десятилетия, и ложь стала инстинктом.

– Боб Хоффстетлер. Ты знаешь меня.

Выстрел. Вонзившаяся в цемент пуля издает мягкое резиновое «твап».

Хоффстетлер ощущает хлопок по ладони, он поднимает ее и видит крохотное отверстие в самом центре. Инстинкт кричит, что нужно сжать пальцы, проверить, работают ли они, поскольку впереди тысячи книг, страницы которых надо перелистнуть, сотни непроведенных экспериментов.