Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

— Если ты считаешь, что вы справедливы к ним, так ведь и я прошу одной лишь справедливости.

— А ты храбрая. Что же, пусть будет по твоему слову. Эй, отпустите ее!

Она поднялась. Ноги еле ее держали, но то, что она читала в обращенных к ней взглядах, прибавляло ей силы с каждым мгновением.

— Ты хочешь, чтобы тебе оказали справедливость? Я даже больше для тебя сделаю. Назначь свою судьбу сама.

— Ты не согласишься, кахан.

— Почем ты знаешь? Говори!

— Дай мне саблю и выставь против меня одного из своих людей.

— Что же. Пусть будет так! — он хлопнул открытой ладонью по конскому загривку. — Стагир, хочешь испытать, хорошо ли рубится эта чужая кукен?

Тот давешний его собеседник чуть поклонился и сошел с седла. Теперь она рассмотрела его как следует: лицо хоть и смуглое, но не такое скуластое, как у Абдаллы-кахана, и безбородое. Волосы коротко обстрижены и черны не как вороново крыло, а как смола — на солнце проглядывает легкая рыжина. Крючковатый нос и серые глаза дикой птицы. (Другой этнический тип, сказала бы Диамис. Не думай! Не вспоминай! Ее нет для тебя!) Все другие, напротив, сели на конь и разошлись, замкнув их обоих в круг. Стагир вынул свой клинок, отбросив на землю пояс с ножнами. Кто-то из кешиков втиснул ей в руку эфес своей кархи.

Клинок для нее вроде бы тяжел и привычки нет, — думал в это время кахан, — но в каждом движении чувствуется мастерство, и оно всё возрастает. Сначала она только отбивала атаки Стагира, да и тот играл нехотя. Потом разошлись оба. Он, Абдо, сам старый боец и знает, чего стоят эти малозаметные обманные движения, прыжки, повороты, мимолетные касания стали о сталь, и видит, что карха Стагира все чаще как бы проваливается, теряя другую саблю. А чужачка вдруг начала наступать, легко, как в пляске, будто не пила сейчас воду первый раз за Аллах сколько времени! Он уже стал не на шутку бояться за Стагира; и тут кяфирка ударила по его клинку сбоку, потянув свой вперед, так что его карха пролетела над ее головой и хлопнулась оземь сзади. Женщина отпрыгнула, держа острие на уровне глаз противника, и пропустила его взять оружие.

А дальше пошло уже совсем непонятное для Абдо. Стагир явно начал уставать, покрываться испариной, однако отступала она. Ее сабля мельницей кружилась в руке, точно притягивая Стагирову. Женщина тоже разгорячилась — до кахана донесся ее запах, вроде того, каким тянет весной от тополиной почки и клейкой молодой листвы.

Женщина что-то вполголоса произнесла на чужом для них языке, будто про себя. И еще раз, порезче. И тут она, вместо того, чтобы отбить очередной выпад Стагира, нацеленный ей в правое предплечье, как бы подбила его саблю кверху. Спасло ее то, что Стагир уже почти выдохся, да еще успел откачнуться назад всем туловищем. Однако царапина на горле, у самой подключичной ямки, была глубокая: кровь залила ворот ее рубашки. А она стояла неподвижно, полузакрыв глаза и опустив к земле руку с саблей, и ждала.

— Брось, — сказал он со всей властностью, на какую был способен. Сошел с коня, с силой разжал ей пальцы. — Платок дать? Прижми рану, неладно еще кровью истечешь. Зачем карху так крепко держала?

— Чтобы он видел и знал — я при оружии.

— А что кричала?

— Ругала саму себя: почему боюсь сделать по обычаю. Непереводимо.

— Ты его раз десять могла тронуть, а даже однажды не коснулась. Почему?

Она с трудом искала нужные слова.

— Уговор был не такой. Не он уходит, только я.

Абдалла-кахан прищемил ей подбородок пальцами, приподняв лицо. Смотри-ка, а росту в ней не так уж много, как ему почудилось. И такая еще свою судьбу подстрекает?

— Ты поняла, что никто не собирался тебя убивать, а только испытывали?

— Догадывалась. Вы поделились водой, это свято. Но не знаю, плохо это для меня или хорошо.

— Задала мне загадку! Убивать такого несравненного фехтовальщика просто расточительство. В прислуги не пойдешь. Отдать на ложе какому-нибудь из моих сотников — так это всё равно, что спать, имея рядом клинок без ножен. И я ведь обещал тебе иное. Слушай! Я кахан, владетель, а у меня только три жены. Это непристойно. Ты не молода и не так красива, как они, но я, так и быть, возьму тебя четвертой.

— А ты не устрашишься обнимать нагую саблю на своей подушке? — Некая тень былого задора прошла по ее лицу.

— Нет. Я с тебя обещание возьму, как присягу с воина.

— А я тебе его дам — по твоему обычаю и по своему.

— Имя-то твое как?

— Пусть будет… Киншем.

От неожиданности он хлопнул себя по бедрам: