Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– Космопорт, – объяснил Крисп. – Мы летим на Октуберан.

– Мы?

– Да. Я, вы, ваша жена. Мои коллеги. Если потребуется, их число увеличится. Это подходит под слово «мы»?

– Нет, – вдруг произнесла Карни. – Мы с вами никуда не летим.

Ее голос звучал тихо, буднично. Маэстро стоял боком к девушке, стараясь не упускать из виду помпилианцев, но поразился метаморфозам голоса доньи Энкарны. Семнадцать лет, вздрогнул Диего. Господи, помилуй! Разве так говорят в семнадцать лет? Он видел, как напряглось лицо молодого лже-любовника Эрлии. Щенку тоже не понравилась реплика Карни: ни смысл, ни интонации.

– Ошибаетесь, дваждырожденная, – возразил Крисп. – Мы летим.

– Летим, – согласилась Карни.

– В чем проблема? Вы плохо владеете унилингвой?

– Мы летим, но не с вами. Просто летим.

Подбородок, вспомнил маэстро. Подбородок дона Фернана. Боже правый, почему я дрожу? Дрожь была приятной, даже восхитительной. Когда-то, вне сомнений, Диего Пераль испытывал подобную дрожь, и не раз, но – утонув в заботах и страданиях, намечая цели и не видя путей достижения – прошел мимо, отдрожал и двинулся дальше.

– Прекратите, – велел Крисп. – Что вы делаете?

Луна – откуда и взялась?! – мазнула по берегу беличьей кистью. Разбрызгала горсти искр, вспыхнула на металле, отразилась во взглядах. Искр оказалось больше, чем следует. Их с избытком хватило на руки маэстро, плечи, торс, бедра, ноги…

Рядом искрилась Карни.

– Стреляйте! Кладите их!

Разряды утонули в пожаре, предмете ненависти обер-центуриона Вибия. Пожар сглотнул их на лету, как голодная собака – обрезок мяса. Следующие разряды постигла та же участь. Парализаторы били очередями, лишь усиливая горение. Огненные змейки шустро скользнули от Диего к Карни, соединяя два костра в один.

– Да стреляйте же!

Крисп едва не кинулся в мерзкое пламя. Схватить, вцепиться, удержать! В охотничьем азарте он не заметил, что тянется к добыче и руками, и щупальцами клейма, волшебниками насильственной метаморфозы – свободный, ботва, раб. Мимо внимания Криспа прошло и то, что он судорожно отдернул щупальца, словно обжегшись – раньше, чем присоски коснулись чужих разумов, выбрасывая волка и его жертву под шелуху . Угроза сгореть, стать кучкой пепла, угроза сойтись в ментальном поединке с коллантарием, погубившим Эрлию – нет, не это остановило Криспа. Страх, животный ужас материи перед энергией, кошмар помпилианца – стать частью колланта, навеки лишившись рабов; кошмар, справиться с которым дано немногим… Позже Крисп Сабин Вибий много раз вспомнит эту ночь, изменившую всю его жизнь, да так и не ответит себе: вспоминает он с проклятиями или с благодарностью?

Но будет и другое, когда сомнения превратятся в уверенность, и однажды Крисп скажет себе: да, я видел их всех. Видел в пожаре – контуры, призраки, наброски, за миг до взлета, как если бы огонь второпях складывал паззл, восстанавливал некую структуру, зафиксированную в самой сердцевине искрящегося пламени. Диего Пераль. Энкарна де Кастельбро. Спурий Децим Пробус. Якатль Течли. Гиль Фриш. Джитуку Лемба. Анджали Чандра. Остальные, чьи имена со временем выветрились из памяти Криспа. Пассажирский коллант, каким он был при первом старте с Террафимы, в день побега на рывок. Призраки явились и исчезли, а следом исчез и пожар – угас в блеклой рассветной вышине.

– Стойте!

Упав на колени, Крисп молотил землю кулаками.

Это был рай.

В ручьях тек жидкий хрусталь. От одного взгляда на прозрачную, сверкающую под солнцем воду ломило зубы. По берегам во множестве цвели астры: мохнатые, как шмели, махровые, подобно хризантемам. Сирень, фиалка, роза – дерзкие астры обокрали родичей, присвоив все цвета и оттенки, доступные взгляду. Жужжали деловитые пчелы, временами опускаясь в душистые объятия лепестков. По краю яблоневой рощицы, на живых изгородях, обустроенных природой, вились лозы: мощные, с цепкими блестящими усиками. Лоснились гроздья ягод, налитых сладким соком, выпячивали рельефный, глянцевый бочок. Местами виноград подвялился на жаре: кожица сморщилась, покрылась темными пятнами, притворяясь лицом старика. Выше, на раскидистых ветках, ждали своего часа яблоки. Темно-красные, почти бордовые, с редкими бледными проплешинами, они прятались в зелени на манер жеманной красавицы, заявляющей о любви к одиночеству – так, чтобы их было видно отовсюду. Птичий щебет оглушал. Оратория пернатого хора сперва звучала какофонией, позже, тема за темой, выделялись отдельные голоса и инструменты, и в финале все сливалось в монументальную, прекрасно аранжированную коду, чтобы спустя пару минут вступить с начала.