Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Голос живого камня.

…Подскочив, тянусь за очками,

Вверх смотрю на рой Персеид:

Звезды падают в темноте,

Вниз летят с каждым стуком сердца,

Быстро, медленно, близко, вдали,

Красноватых много и белых.

Распадаются. С треском жар

Рассыпают по сторонам —

Их следы на граните горели,

А мой взор приковал,

Алый пламень, но на местах,

Звезды остались, светом

Полня каменный кубок резной

Бассейна драконов: мы в страхе глядели

Как фейерверк небо рвал,

Пронзая воздух у самых вершин,

Засыпав искрами Фин Дом.

Надо мной метеор пролетел.

Уау, я вскрикнул, но жуткий шум

Ввергнул во тьму, в огненный ад,

Боже, они горят!

Боже мой! Я кричал,

Пока лез из мешка, шарил вокруг,

Искал ботинки, а воздух тлел,

Пах, как листва в ноябрьских кострах.

Из фляжки глотнув, я любовался

Огнями, что гасли и вновь пылали,

Ещё раз бога призвав

В свидетели, побежал

К ручью и расстался с мыслью,

Что видел все, звездный дождь увидав.

Ведь бассейн изрыгал огонь,

Пред глазами кружили искры,

Зелень молний гвоздила дно

Каждый миг, пока наконец-то

Не сгустился мрак. Уяснивший,

Теперь не время для спешки,

Зачарован оранжевым метеором,

Камнем, оставшимся на плите,

Дикой звездой, пышущей светом,

Я уселся поодаль.

Дыханье унял, примостившись

В позе лотоса, за агонией,

Угасаньем огня следил,

Жар ловил ладонью открытой —

Уплывающий вверх туман,

Поднимавшийся к небосводу,

От раскаленного добела

Камня, подчёркивал глянец мёртвый —

Черным зеркалом стал бассейн,

Отражая ночную тишь.

Запах дыма ещё не исчез.

На местах своих все светила,

Звездопад прошёл, и журчит,

Устремляясь дальше, поток —

Тоже некий свидетель тайн

Неотмирных. На визитера

Я глядел – он делился теплом

Со мной, истекая мглою:

Оранжевый гас отблеск,

Сменяясь ржавым и чёрным.

В лагерь, спальный мешок захватить,

Вернулся я, чтоб не простыть,

Как тут уснешь? Томила меня

Бессонница прежде, но оправдал

Ночь эту гость мой. Нездешний цвет

Сажи покрыли хлопья —

Ржавый блик в сиянье луны,

Что висит над пиком кривым,

В бассейн опуская холодный взгляд,

Воду в ручье рябит.

Бледный огонь меркнет впотьмах,

Метеорит сливается с ночью,

Все ещё тёплый в глубине

Каменной чаши, среди теней

Тусклых гранитных плит.

На рассвете он почернел.

Я его с собой захватил:

Над камином лежит теперь

Напоминает о чуде в горах,

О месте людей и других мирах.

Я не забуду, как в звездном дожде

Он прожег небеса,

Как оранжевый свет дарил,

Маленьким солнцем согревал.

XXVIII. Сиреневый Марс

Он вырывается из беспокойного сна и жаждет кофе. Выходит на кухню к семье, садится за стол. Завтрак – будто сцена картины Мэри Кэссетт, если бы её писал Боннар или Хогарт.

– Сегодня собираюсь закончить книгу.

– Хорошо.

– Дэвид, одевайся скорее, тебе уже пора в школу.

Дэвид отрывается от книги.

– Что?

– Одевайся, уже пора. Тим, хочешь хлопьев?

– Не.

– Ладно. – Он усаживает Тима на стул перед миской. – А так?

– Не. – Копает ложкой в миске.

Начало занятий все ближе, и Дэвид начинает своё ежедневное воссоздание парадокса Зенона – той самой загадки об Ахиллесе и черепахе, в данном случае – успеет ли Ахиллес в школу, если выйдет из дому в последнюю минуту? «Ахиллес» шевелится все медленнее и все меньше обращает внимание на окружающий мир, пока в итоге не оказывается в совершенно ином пространственно-временном континууме, очень слабо взаимодействующем с этим. Удивляясь, как этот «мальчик-нейтрино» вообще может быть настолько рассеянным, его отец перемалывает зерна для своего утреннего кофе по-гречески. Раньше он пил эспрессо, но в последнее время пристрастился к мутному кофе по-гречески, который готовил себе сам, наслаждаясь его запахом. На Марсе более разреженная атмосфера не позволила бы ему так хорошо ощущать этот запах, а значит, ничто там не сравнится со вкусом утреннего кофе. И вообще Марс может оказаться настоящим кулинарным кошмаром, где все на вкус будет казаться пылью, отчасти потому, что там действительно пыльно. Но они по возможности приспособятся и к этому.

– Ты готов?

– Что?

Он усаживает Тима вместе с миской хлопьев в велосипедную тележку и начинает крутить педали вслед за Дэвидом. Они едут в школу через всю деревню. Идет конец лета на тридцать седьмой северной широте, и по обе стороны от велосипедной дорожки виднеются цветы. В небе проплывают пухлые облака.