Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Хотя птица, надо сказать, так себе. Тараторить горазда, иная баба позавидует. А уж как охотники ее не любят ее — каждый знает. Иные, в лес зайдя, коли завидят, тут же назад поворачивают — не будет добычи. Эта стрекоталка все поближе держаться норовит, да треском своим все зверье на версту окрест предупреждает, кто идет. Не любят, однако ж и не трогают, потому — поверье существует: если хвороба скорая страшная минует, то уж со счастьем навек распрощаешься, ни в одном деле проку не будет.

Только не на сорок голосистых сельчане собравшиеся похожи, скорее — на галок. Обступили, расспрашивают, а сами слова сказать не дают. Насилу угомонились. Поведал им Илья, как с Велеславой уговорено было. Разбойников поискать пришлось, следы-то поистерлись, а вот биться с ними и не пришлось совсем. Сами друг дружку порешили, как золото-серебро отнятое промеж себя делить начали. Не стал он его брать — там, на месте, и закопал. И разбойников тоже. Мешок с гривнами промеж них лежал, его и привез — кузню с мельницей обустраивать. Людей вот спасти довелось; схватили их разбойники, живота лишить собирались, да сами и… Нашел их, к дереву привязанными, совсем уже спастись отчаялись. На счастье, кузнецом оказался, Просом кличут, а жену его — Заряной. Не здешние они, из дальних мест пришли. Почему — про то разговора не было. Чего уж тут разговаривать, когда полено к полену складывается? Обещались за спасение отработать, миру на пользу, а там, глядишь, и насовсем останутся, коли приживутся. Велеславе спасибо, приютит на время.

Врет Илья, и не краснеет. Как по писаному рассказ ведет. Оно и понятно: правду скажи, никто не поверит, больно как-то мудрено все. А соври по-простому, любой скажет: чему ж тут и удивляться-то, что все так приключилось? Бывает, дело житейское. Сегодня одному повезло, завтра — другому. Велеслава — она плохому не научит. Илье-то невдомек, а травница примечать стала, неровно в сторону его сельчане глядят. Девки — хоть сейчас замуж. Жених — на зависть. Только в силу вошел, в семье да хозяйстве за ним — как за каменной стеной (говорят, есть такие, в странах заморских, которые города свои стенами каменными огораживают, не деревянными). Род его всем известен, не пришлец какой. В общем, всем взял. Оттого и норовят поближе подобраться, ручкой-плечиком коснуться, глазками интерес показать. Но то — девки. А парням каково? Кто промеж них с Ильей сравниться может? Не успел с печи слезть, а уж дел вон каких наворотил, другому столько за век не под силу. Правду сказать, хорошо оно, конечно, что односельчанин, только спровадить бы его куда, счастья поискать. Вот как найдет — милости просим, а дотоле — ни-ни…

Большинство все же рады: были разбойнички, и все вышли, опять дорога свободной да безопасной стала. От золота-серебра избавились, деньгами разжились. Надо места выбирать, где кузню ставить, где мельницу. Опять же, кузнеца искать не надобно, сам подвернулся. Пуще же прочих те радовались, которым Илья телеги с лошадьми вернул. Никто и не заметил, что он с жеребенком уходил, а вернулся без. И то сказать — до жеребенка ли?

Это Иван спросил, когда позади избы присели, перед тем как ночевать. Куда, мол, животина подевалась? Без утайки рассказал все Илья, как на самом деле было. Или почти так. Про Проса с Заряной как прежде оставил, очень уж крепко ему слова про счастье в сердце запали.

Слушал Иван, не перебивая. Один раз только вроде как сказать чего хотел, заслышав «зеленоглазая». Сдержался. До конца выслушал, потом промолвил:

— Правду говорят люди: отродясь такого никто не слыхивал, чтобы столько чудесного враз приключилось. И все вокруг тебя…

Счел Илья момент подходящим, да и говорит:

— Ты, батюшка, не кори, коли не то скажу. Только думается — не по мне хозяйство вести, не по мне и землю ухаживать. Для иного рожден. Не просто так приходили люди хожалые, не просто так разговоры вели. И песня Боянова — неспроста она. В Киев зовет, в дружину богатырскую. Встать на пути диких, что деревни разоряют, поля выжигают, людей побивают али неволят. Не будет мне здесь жизни спокойной, ежели против судьбы пойду. Благослови, батюшка…

— Ишь, чего удумал, — поднялся Иван. — А о нас с матерью ты подумал? Кто нас в старости приветит? А она уж не за горами, чай… Спать пошли.

Распахнул дверь — в избу. Не оглянулся.

Посидел Илья еще немного, вздохнул горько, и тоже спать отправился.

Наутро, правда, с теми же словами к отцу приступил, но тот и слушать не стал. Хозяйством, мол, заниматься надобно. А Илья мается; почудилось ему, сказать отец что-то хотел, да раздумал. Вечерком опять присели, на крыльце.