Сергей Тимофеев: Из того ли то из города...

Слез Илья с коня. То по солнцу домовину обойдет, то против. И так присматривается, и эдак. Остановится, прислушается — нешто там есть кто, кому помощь его надобна? А он его — под камушек.

— Ну, поздорову будь, Илья, свет Иванович!.. — голос молодой позади раздался.

— До веку здравствовать!.. — совсем молодой.

— Мир тебе!.. — протяжный такой, но мягкий, словно увещающий.

Вздрогнул Илья. Хоть и не робкого десятка, а вздрогнул. Обернулся.

Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти — недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли.

Все те же, какими прежде виделись. Те же, да не те же.

У старца прежде глаза вроде как пленкой светлой подернуты были, а сейчас — глаза как глаза, искорки, вон, поблескивают.

И мальчонка. Он прежде слова не сказал, а тут… Ясно три голоса слышал.

— Ну что, так пнями стоять и будем? — ухмыльнулся Звенислов. — Может, присядем на дорожку?

— На дорожку? — снова удивился Илья. — Какую-такую дорожку?

— А это уж тебе решать…

Сказал, да и плюхнулся себе. Илья рядом присел. Боян с Васяткой тоже рядышком приспособились. Сидят, молчат.

— Ты, Тимоха, мне вот что скажи, — начал Илья, не век же так сидеть, — отчего это так получается, что я побелел весь, а вы как были, так и остались такими же, какими я вас в первый раз увидал?

— Точно ли такими? — ухмыльнулся тот.

— Ну, не то, чтобы точно…

— Тогда чего ж прямо не спросишь: правда ли, что слепой прозрел, а безъязыкий заговорил?

— Кто ж про такое спрашивает… — буркнул Илья.

— А самому — никак?..

Илья плечами пожал — мол, понимай, как знаешь. Может, знаю, отчего, а может, догадываюсь.

— А ты на людей вокруг себя взгляни, на народ. Он ведь когда нем, а когда так молвит — по всем землям от края до края земли слово его отзовется. Когда слеп, а когда так зряч, что ничего от взора его не укроется, — ни дела, ни думки. Когда балагур, а когда и молчун… Потому и нет народу ни лет, ни старости. Понял?

Чего и понимать-то? Опять зубоскалит. Туману напустил, никакому ветру не разогнать. Может, волхвы какие? Так и скажи прямо.

— Ты, Звенислов, будущее, часом, сказать не умеешь? — спросил осторожно.

— Не-а, — беззаботно отозвался тот. — Откуда ж мне про то знать, чего не было. Вот про то, чего было…

— А коли знаешь, так скажи… — осекся Илья. Не решился. Про другое спросил. — Ты мне тогда вот скажи, что с Мишкой Потыком приключилось? Ведомо тебе, али нет?

— С Мишкой-то, — протянул тот, сорвал стебелек и принялся постукивать им себя по лаптю. — Не врал он ведь, когда про жену свою вам сказывал, ну, как добыл ее… Того только не знал, кого в жены берет. Не просто так она ему встретилась, Марья Лебедь белая… Она, как побил он степняков да вызволил, чтоб силы его подкрепить, поднесла ему чару зелена вина. Выпил он, и не стало Мишки. Так-то вот…

— Опоила, значит… Змея подколодная…

— Не змея подколодная, — лебедь черная… Только ведь, Илья, у Смородины, у нее, как у любой реки, два берега. И коли с одного берега суждено белой лебеди плыть, нет такого, чтобы с другого ей навстречу черная не плыла…

Эх, и чего запнулся? Лучше б про Раду да Сокольника спросил, что с ними.

— Про то, Илья, сам у них спросишь, — опять Звенислов, должно быть, в голове у него пошарил.

— Это когда же? — встрепенулся Илья.

— Сказано же было, тебе решать…

Опять у Ильи булава зачесалась — по макушке Тимоху шмякнуть.

— А домовина эта, кто там внутри?

— Так пустая она, Илья…

Вот оно что!.. Гром среди неба ясного… Как же это он сразу-то…

— Проститься мы пришли, Илья, — Звенислов говорит. — Не свидимся больше. Ты, коли что, о коне не беспокойся. Он тебе верно служил, и другим еще послужит. Оружие твое, оно тоже, не только про тебя сковано. Не перевелись вороги, на землю нашу зарящиеся…

— Кому ж за нее и стоять-то, — горше горького Илье стало. — Никого не осталось… У меня, вон, тоже, ни двора, ни кола, ни ясна сокола…

Прыснули тут люди хожалые, ровно дети малые прыснули.

— Эх, Илья, Илья, — сверкает глазами Звенислов. — Зеленоглазую, помнишь ли? Не привиделось тебе тогда. Дочь у вас, Илья. Да не простая. Зеленоглазая, она ведь… Рожаница она. С Родом ты, Илья, породнился, от того и не прерваться роду твоему во век… Так-то вот… Ну, прощай, Илья, свет Иванович!..