Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Это же вас! Идите!

«Не хочу!»

– Не заставляйте ЕГО ждать, – в голосе Нити звучала смесь восхищения и зависти. Она наверняка отдала все, лишь бы поменяться с Корнелием и броситься на зов Червоточина, как мотылек на горящую свечу.

Корнелий встал и пошел на зов, ощущая прикованные к нему десятки взглядов – столь же восхищенных, завидующих, ободряющих, мол: «Смелей, смелей, товарищ! Хотел бы и я быть на твоем месте, чтобы и Он призвал меня, как призвал тебя!» Корнелий растерянно осматривался, не потому что выискивал источник зова, но чтобы встретиться со множеством глаз, вглядеться в лица тех, для кого Червоточин – бог и царь, хотя последнее звание он милостиво сложил с себя, щедро одарив им неизвестного Минотавра. И глаза эти – зеленые, карие, голубые, серые – светились преданностью учителю, вождю, наставнику… Нет, нет и нет, поправил себя Корнелий, не учителю, не вождю, не наставнику, а кому-то гораздо большему, кому-то, кто вправе, ощущая на себе подобные взгляды, самочинно провозгласить себя богом. И все, что бог возжелает, они немедленно исполнят…

Ему хотелось тряхнуть головой, избавляясь от подобных мыслей, как встряхивается после купания пес, разбрызгивая с шерсти тучи брызг.

Столик Червоточина располагался в углу кают-компании, у панорамного окна, откуда открывался вид на территорию базы и поверхность Амальтеи. Юпитер еще не взошел, на небе щедро блистали звезды, двигались крохотные диски обширного семейства спутников любвеобильного гиганта-громовержца, серебрилась полоска кольца, предвещая скоротечный день под карамельным светом газовой недозвезды.

Червоточин сидел один, но рядом возвышалось огромное существо, сначала Корнелий принял его за рыцарский доспех, каким-то чудом доставленный с Земли и явно принадлежавший гигантскому средневековому рыцарю. Потом сообразил – это древний робот из славной когорты первопроходческих машин, умопомрачительный по энерговооруженности, защищенности и живучести тектотон, какие в обязательном порядке включались во все экспедиции на небесные тела Солнечной системы. Тектотон стоял, по-человечески сложив длинные верхние манипуляторы на груди. Он него исходило хорошо различимое даже в шуме кают-компании низкое гудение.

– Вижу, вам понравился Минотавр, – сказал Червоточин, поднимаясь из-за столика и протягивая Корнелию руку. Сухое и сильное рукопожатие – именно такое, какое предпочитал Корнелий.

– Любопытный экспонат, – заметил Корнелий. – Как вам удалось его раздобыть, да еще в таком состоянии?

– Я не экспонат, – раздался голос, больше похожий на скверно отмодулированное гудение холодильной установки. – Я – первопроходец!

Корнелий готов был присягнуть перед высшим судом фаланги, что в гудении явственно прорезались обида и гордость. Тектотон поднял сжатый в кулачище манипулятор в древнеримском приветствии.

– Аве, цезарь, – пробормотал Корнелий, Червоточин рассмеялся.

– Могучий экземпляр, и как вы верно заметили, глубокоуважаемый комиссар, в превосходном состоянии. Это наш маскот. Участвовал в освоении лун Юпитера, да здесь и остался. Прикипел, так сказать, душой и телом. А душа у него, поверьте, имеется. Впрочем, что такое система Юпитера, как не Солнечная система в миниатюре? Чего у нас нет из того, что есть у вас? Будь я и в самом деле богом на этапе ученической демиургии, взял бы моделью сотворения собственного мира Юпитер и его спутники…

– Здесь нет солнца, – сказал Корнелий, но Червоточин только махнул рукой.

– Достаточно сжать Юпитер, чтобы запустить в его ядре реакцию термоядерного синтеза, и вот – собственное светило! Прогорит быстро, ну да и время ускорить – не проблема, старик Эйнштейн нам в помощь.

– Насколько мне помнится, – усмехнулся Корнелий, – бог творит как раз из ничего, но вы, желая принять его атрибуты, продолжаете творить по-научному – выбирая модели.

– Даже всемогущество требует ученичества. Научное познание – лабиринт, уважаемый комиссар. Входишь в него и не знаешь, как выбраться, за каким поворотом тебя подстерегает Минотавр.

Корнелий хотел съязвить, что, видимо, поэтому Червоточин и делегировал царские полномочия Минотавру, дабы приручить того, но удержался.

– Как вам здесь? – с ударением на последнем слове. И вновь во вроде бы обычном вопросе вежливости комиссару почудился подтекст, будто Червоточина интересовало его мнение не как прилетевшего на опустевшую в каком-то ином пространстве – времени базу на Амальтее, а непонятным образом провалившегося в события, происходившие задолго до мерзости запустения. Корнелий это время застал. Он внимательно посмотрел на Червоточина, но тот продолжал безмятежно есть манную кашу – густую, приправленную малиновым вареньем. И никакой хлореллы.