Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Корнелий попытался кивнуть, опасаясь, что не вернул способность управляться с вместилищем сознания, но тело охотно подчинилось. Пододвинувшись, освобождая место изголодавшейся рыжей, он украдкой оглядел собственные руки и пальцы. Знать как свои пять пальцев, вспомнилась Корнелию присказка, и он удивился – почему только пять? Впрочем, руки тоже были его. Корнелия.

– Новенький? – осведомилась рыжая и широко улыбнулась. Церемонии здесь, скорее всего, не почитались. – Сегодня прибыли? Раньше вас не видела… Хотя о чем я! Я на базе месяц не была, половина лиц незнакомых. Ловила метеоры в кольце Юпитера. Понимаете? Кто, кроме Нити Дружининой с такой задачей справится? – Примарка самодовольно и картинно задрала курносый нос, попыталась скорчить серьезную физиономию, но не выдержала, прыснула.

И вновь Корнелий подумал, что выражение насчет чертиков, пляшущих в глазах, отнюдь не поэтическая метафора. Чертики выделывали джигу в отчаянных зеленых глазах Нити Дружининой.

– И сотворил человек бога по образу и подобию своему! – Полный, какой-то всеобъемлющий глас наполнил кубатуру кают-компании, и Корнелий невольно вздрогнул – и от неожиданности, и от смысла. Будь он верующим, обязательно перекрестился. – Бог – это я! Да, мои претензии скромны. Не хочу быть еще и царем. Должность царя отдайте Минотавру… Минотавр, бык мой, ты где?

– Где же твой рай, бог? – весело выкрикнули из зала, Червоточин покачал головой:

– Неблагодарные создания, не сотворившие ничего полезного для науки, а уже взыскующие райских кущ! Что ж, будет вам Эдем, надо только выбрать для него подходящий планетоид. Я склоняюсь к Ио…

– Это кипящий ад, бог! – возопило несколько голосов с деланным отчаянием. – Нам не подходит! Мы не черти!

– Ничего, ничего, нет такого ада, который нельзя сделать раем!

Корнелий откашлялся и поинтересовался у соседки:

– Он действительно бог? – Только обратившись к ней с вопросом, комиссар заметил, что она, бросив хлебать борщ, смотрит в сторону, а в ее глазах не выделывают джигу чертики, глаза светятся подлинным обожанием, сродни с религиозным. Хотя действительно религиозных людей он в своей жизни не застал, они вымерли гораздо раньше.

Нить нетерпеливо махнула рукой, будто отгоняя назойливую муху, однако глас исчез, девушка ойкнула и, повернувшись к Корнелию, прижала ладонь к груди:

– Простите… простите… так невежливо с моей стороны… Вы ведь ничего не знаете… Это – Червоточин… Сам!

– Странная у него фамилия, – не удержался Корнелий. Филология и этимология для него являлись даже не столько хобби, сколько средством воспринимать гармонию космических сфер. Фамилия самозваного Господа вносила в гармонию режущий чувство прекрасного диссонанс.

– Фамилия как фамилия, – передернула плечиками и слегка сдвинула брови девушка, и Корнелий окончательно убедился, что она по уши влюблена в Червоточина, как только может влюбиться молоденькая и страстная особа в своего учителя. – Если хотите знать, это и не фамилия вовсе.

– Творческий псевдоним? – Корнелий улыбнулся, но Нить осталась серьезной. Пухлые губы, так свойственные наивным девицам, сжались, превратились в тонкую линию, отчего лицо соседки приобрело неподходяще жесткое выражение. Корнелий произнес: – Простите, право… я человек в фаланге новый, не слишком осведомлен о местных обычаях и ритуалах, а как говорится – в чужую фалангу со своим уставом не вступают…

Нить смягчилась:

– Червоточин – действительно творческий псевдоним. Он не любит свое настоящее имя. А поскольку он достиг таких высот и глубин в теории червоточин, то и псевдоним взял – Червоточин. Он считает, ученый должен стать живым воплощением той науки, которой себя посвящает. Только тогда можно добиться в ней хоть чего-то. Все очень просто и понятно.

– Да, – пробормотал Корнелий. – Очень просто и понятно…

– Корнелий, дружище, где ты?! – Вновь Глас наполнил кают-компанию, легко перекрывая шум и гам, столь свойственный местам, где собираются энтузиасты своего дела. – Отзовись, друг мой!

Корнелий поперхнулся. Закашлял. Схватил салфетку, вытер губы. Бумажка оказалась столь щедро отрезана от рулона, что вполне годилась на лист писчей бумаги. Казалось, Корнелий неловко пытается укрыться от призывающего Гласа. Тот, несмотря на звенящее доброжелательство, наверняка ничего хорошего, за исключением Страшного суда, не сулил. Нить прошептала: