Дмитрий Тагунов - На пороге [Сборник]

— Помимо того, что там всё время шастали какие-то невидимые люди?

— Да.

— Тогда нет, не заметил. — Сергей не понимал, к чему клонит Ложкин.

— И это очень плохо, мой юный друг. Ведь корабль, который разбился под Севастополем, принадлежал лайтам. — И, видя недоверие в глазах юноши, Фёдор кивнул. — Да-да. Именно так. А это значит, что… Ну? Какой из этого можно сделать вывод?

— Какой?

Ложкин разочарованно покачал головой.

— Вывод простейший: то оружие, в котором нам выпало удовольствие покопаться, принадлежит лайтам. И оно очень интересует дарков. Хм, и как ты вообще умудрился научную карьеру сделать?..

Сергей не ответил. А Ложкин почему-то не захотел продолжить разговор.

Время шло незаметно. Ничего не менялось. По-прежнему вокруг царила тьма, и только пространство в клетке было неведомым образом освещено. Ложкин не сразу это подметил, а когда осознал, то не смог понять природы освещения. Воздух словно сам светился, не очень сильно, так, что не было тени.

В этом месте не было дня и ночи. Учёный спал только от безделья, а в этом месте голова работала как машина. Новые и новые мысли приходили и уходили, и вместе с ними по клетке блуждал Фёдор. Сергей завалился спать: по его биологическим часам была ночь. Пока он спал, Ложкин проверил на податливость все прутья клетки, безуспешно попытался приподнять конструкцию с одной стороны, даже немного повисел на потолочных прутьях, но совсем недолго. Выхода не было.

Когда Сергей проснулся, он первым делом увидел хмурого Ложкина, пружинящей походкой наматывающего круги вдоль стен. Учёный остановился и тихо сказал:

— Мне кажется, что мы не должны оставаться в живых. Нам слишком многое известно. — Его потемневшие ввалившиеся глаза выражали решимость и грусть. — Нас не связали, но не думаю, что за нами никто не наблюдает. Так или иначе, я успею убить тебя, прежде чем они успеют вмешаться.

Юноша внутренне похолодел, но спросил:

— А как же ты?

Ложкин дёрнул щекой.

— Обо мне не волнуйся. Я знаю несколько довольно милых способов повеситься в сидячем положении. На худой конец можно повиснуть на потолке. Можно ещё язык себе откусить и истечь кровью. Тоже неплохой вариант, как мне кажется. Или ты не согласен?

— Я… не согласен с тем, чтобы так быстро сдаться. Человек не должен сдаваться. Ведь есть же воля. Есть разум. Мы должны выстоять! — Сергей говорил горячо и убеждённо, но чувствовал, что Ложкин не принимает этих слов всерьёз.

— Предлагаешь догонять жизнь ? — отчуждённо спросил он. — Зачем?..

— Хотя бы ради тех, кто остался на Земле. И ради себя самих, — тихо добавил юноша. — Если есть хоть одна возможность спастись, мы найдём её. И вернёмся. Ради родных и друзей. Ради всех людей в мире, мы должны постараться.

Ложкин выждал, пока он договорит, и приземлился рядом. Но на этот раз он не стал облокачиваться на решётку, будто боялся, что с той стороны его может кто-нибудь зацепить.

— Ты слышал когда-нибудь про Веселина Атанасова? — вдруг спросил он.

— Конечно! — Сергей напрягся. Он знал, что академик Атанасов был лучшим другом Ложкина.

— Отличный был человек, — начал вспоминать учёный. — Добрый, умный, рассудительный. Очень добросовестный. Честный. Как-то мы вдвоём отправились куда-то в Индонезию. Вроде как по работе, но работать там не пришлось. Помню, бродили по лесам и заповедникам. Там речка такая была, вся в закорючках, извилистая. Как это называется? В меандрах! И нашли мы какое-то дерево. Проводник сорвал несколько плодов и сказал, что это самый вкусный плод в мире. И ты знаешь, так оно и оказалось. Дуриан называлась та штука. Мякоть сладкая, божественно вкусная. Таяла во рту как крем! Один только недостаток у растения: запах просто невыносимый. Как у тухлого чеснока вперемешку с чем-то химическим. Похожим дерьмом, наверное, древние египтяне свои мумии набивали. Набрали мы этих плодов и пошли обратно. А в гостиницу нас с ними не пустили! Веселин им говорит, мол, это вкусно, а они: воняет! И какая-то бабка нас там чуть ли не веником гоняла. А на следующий день она же извинялась перед президентом Индонезии, что обидела двух светочей мировой науки.

Ложкин грустно усмехнулся и вдруг разом осунулся, сгорбился, постарел.

— Через месяц в Смоленске нашли тело Атанасова. Всё в какой-то слизи. Лежал у помойки как мусор какой-то. А потом объявилась его точная копия — биоробот дарков. И, что самое поганое, он всё понимал. Говорил, что его надо изолировать. Что он уже мёртв. Что за ним надо следить, пока он сам того не ведая не устроил какую-нибудь диверсию. И его изолировали. Я навещал его каждый день, разговаривал. Это странно, говорить с тем, кого уже нет. С каждым днём память репликанта слабела. Через неделю он перестал понимать, где находится. Ещё через несколько дней перестал узнавать меня. А потом и вовсе не смог вспомнить, кто он. Он разучился связно говорить. Он кричал и плакал. А потом он умер во второй раз. Дарки не умеют делать идеальных копий. Биоробот владеет не больше сорока-шестьюдесятью процентами памяти оригинала. Обычно этого хватает для того, чтобы никто ничего не заметил. И жизни ему отмерено — две недели, не больше. Я дважды потерял единственного настоящего друга. — Ложкин говорил со злостью и болью в голосе. — Ты говоришь, что мы обязаны выбраться. А я думаю, что мы обязаны не дать даркам исполнить то, что они задумали. — Он поднялся на ноги и снова продолжил ходить вдоль стен. — Хотя в одном ты, пожалуй, прав, — удаляясь, произнёс он. — Смерть — это не выход…