Вера Огнева - Когда проснется Марс

Где наручники?

– 4–1, мы выдвигаемся, – сказал легионер.

– Что такое 4–1? – подал голос Энцо.

– Бункер, – коротко ответил орлик. – Подъем, Двести Шесть.

– Я же говорил, что мы вернемся за вами, молодой человек, – сказали за спиной. Обернувшись, Энцо встретился взглядом со стариком в грязном врачебном комбезе. Старик выглядел очень довольным, вставные зубы так и блестели на свету.

Энцо расплылся в кривой улыбке, не веря своей удаче.

Вот же Гиппократ. Вот же старый пень!

Взрыв. Еще один. Они все ближе, так близко, что пыль лезет в глаза, что песок горстями падает поверх щита стрелковой ячейки и присыпает ноги. Из-за ранения спина болит так, что руки отнимаются. Дышать в маске тяжело: воздуха в баллонах мало, пришлось выставить экономный режим. Но Луций терпит. Ему грех жаловаться, могло быть куда хуже.

Рядом в нише лежит Флавий, славный малый с дырой в голове. Он бредит уже второй день, никак не приходит в себя. Его скафандр кое-как залатал собственные повреждения, но Флавию он помочь не может. Только остановил кровотечение и обколол наркотиками. Флавий лежит в скорлупе и медленно вялится на жаре. Растворяется в забытье.

Забытье. Может, командование тоже забыло о пятой декурии? Где группа прикрытия, куда пропала? Некс молчит, хотя во время боя разрывался от сообщений и приказов. Луций выжил лишь благодаря вживленному «пульсару»: стрелял быстрее, чем успевал понимать, во что стреляет. Правда, сейчас проклятый имплант вышел из строя, больше нет автоприцела, приходится рассчитывать лишь на природные рефлексы. Зарядов в «гидре» осталось мало, может, человек пять зацепит, но не больше.

Только маячок на скафандре бодро мигает зеленым.

Вдруг их декурию никто не ищет? Вдруг подумали, что никто не выжил?

От этой мысли тошнит.

Спокойно. Спокойно. Скафандр передает сигнал, значит, есть шанс.

Луций облизывает губы, втягивает воздух из баллона. Снова глядит на панель на рукаве. Повстанцы еще далеко, пока не выбираются из укрытий. Но скоро начнут, да. Обязательно поймут, что Луций остался один. И тогда вылезут из горных щелей, доберутся перебежками до его траншеи.

Может, уже поняли.

Может, уже идут.

Тихо. Только стрекочут жуки-падальщики, выползают из песка и забираются в развороченные костюмы убитых. Скоро появятся черви, долго оставаться рядом с телами нельзя. И бежать некуда, стоит высунуться из траншеи, и останешься без головы, Флавий доказал.

На забрале шлема загорается сигнал: остановка сердца в синхронизированном скафандре. Пару мгновений Луций медлит, смотрит на пульс алой точки. Затем подбирается к Флавию, отстегивает его шлем и касается шеи. Вздувшаяся кожа под пальцами еще теплая, но пульса и правда нет.

Теперь он один.

Дышать все тяжелее, воздух заканчивается. Затекшие ноги покалывает.

Раскаленно-зеленоватое небо перечеркивает белая линия. Затем еще одна. Звук доносится с опозданием – тяжелый рокот накрывает с головой, ударная волна отдается в земле. Луций еле сдерживает стон. Пришли-таки. Они пришли.

Вот только воздух закончился. Дышать нечем…

Луций распахнул глаза, вцепился в лицо, силясь содрать чертову маску. С хрипом сделал глубокий вдох.

Нет маски. Нет иридийского зеленого неба, нет Флавия. Над головой низкий потолок с полосами вмурованных ламп. Какие-то провода, холодный кондиционированный воздух.

Он в бункере. Да, точно. В медблоке, один. Вчера кто-то тихонько выл в углу, вой обрывками прорывался через пелену медикаментозного сна. Но теперь в палате тихо. Всех увезли в холодильник.

Воспоминания медленно возвращались, вплывали в сознание туманными обрывками. Отказали системы шаттла. Луций катапультировался, неудачно приземлился на окраину космодрома. Он помнил застланную дымом и облаками рассветную желтизну. Кто-то тащил его, тянул за ноги, отчего спина в месте старого ранения раскалывалась. Луций хотел послать этого настырного кого-то, но язык не ворочался, мысли не желали формироваться в звуки. Вокруг гремели взрывы, с неба падали обломки. Его перевалили на носилки, а после он погрузился в беспамятство. Иногда выплывал из него в серый коробок палаты, без окон, дверей и свежего воздуха, смотрел на трубки, увивающие руки, и отключался вновь.

Правое ухо не слышало с момента, как вышел из строя некс. В левом ухе тонко звенело, писк нанизывал мозг на тонкую иглу, отчего накатывала тошнота. «Гелиос» так просто не отпускал.