Евгений Кострица: Рарник [СИ]

Осторожно пошевелив усами, я прыгнул и резко развернулся, вспоров землю когтями. Всё в порядке — тело исправно работало.

Людям (да, я вспомнил, как зовут этих мерзких двуногих), видимо, нужна моя шкура. Я бы отдал им ее, чтобы меня оставили в покое, но она не отстегивалась. Попробовать договориться или сразу бежать? А может, спросить взаймы у соседей? Вдруг этим жутким великанам хватит и хвостика?

Но мои собратья молчали и бесцеремонно толкались, наступая друг другу на лапы. Какой пустой и бессмысленный взгляд! В эти глазницы будто залили жидкое стекло с плавающим твердым зрачком. Там не было даже намека на мысль. На всякий случай я решил поздороваться, но получилось лишь приветливо хрюкнуть.

Никакой реакции. Никто даже не шевельнул ухом, продолжая выкашивать траву, будто ничего не случилось. Поразительно, но через несколько минут она вновь вырастала и, скорее всего, прямо вместе с этим кроликами. Видимо, по уровню интеллекта они были с ней почти одинаковы, а возможно, и вообще являлись единым объектом. «Трава-кролики», люди и я — уже трое. И болезненные отношения, связывающие нас в единый процесс, мне определенно не нравились.

Неужели тут всё так и работает? Что за чудовищная фабрика бесконечного воспроизводства кроликов, травы и страданий?

Еще непонятно, как всё тут устроено, но в этом цикле чувствовалась явная ненормальность. Я словно попал в кошмар, из которого надо срочно проснуться, пока меня не вписали в этот адский конвейер.

Нет, я не собирался мириться с местной традицией! Бездумно жрать, прядать ушами и покорно отдавать свою шкуру? Не дождутся!

Но что я могу сделать один и почему так отличаюсь от остальных кроликов?

Моя странная уникальность не давала покоя. Вдруг это только болезнь, а временная вспышка интеллекта — один из симптомов, от которого нас так эффективно лечат люди? Или наоборот — мои сородичи больны тупостью, из которой я едва вылез? Впрочем, вылез ли?

Собственная глупость всегда незаметна, но само направление мысли вселяло надежду. Прогресс есть, я определенно становлюсь умнее. Страх и запутанность почти исчезли. А вот что с родственничками?

Надо бы проверить их на «одушевленность» и попробовать добиться разумной реакции. Они жрут траву так же, как я. Но любое мое действие предваряет «волевой импульс». Значит, наблюдая такое же действие у других кроликов, можно предположить аналогичный «сознательный акт». Поэтому они должны быть разумны и среагировать хотя бы на хамство.

Забежав вперед, я повернулся к соседу хвостом и изо всех сил лягнул задними лапами.

Удар вышел удачным — кролик взвизгнул, кувыркнулся через себя и покатился, скрывшись за цветущими зарослями.

В два больших прыжка я обогнул куст, и застыл, пораженный — эта ленивая длинноухая тварь мирно жевала траву прямо там, где упала! Если бы она вдруг застряла в ветках вниз головой, то вероятно, продолжила бы жрать прямо по вертикали.

Проверка «на одушевленность» не сработала. Я где-то ошибся в расчетах и выводах. Думаю, если оторвать лапы, то этот кроль так же невозмутимо перекатывал бы откормленную тушу по полю. Неудивительно, что люди собирают с них шкуры, точно спелые ягоды. С другой стороны, неплохо, что вообще есть хоть кто-то разумный…

— Лапуля, я сдавать! — произнес всё тот же грубый и раздраженный голос.

Мои убийцы вернулись! Внутри похолодело. Мне захотелось вжаться в траву и превратиться в ничто. Сбежать бы в спасительное бесцветное измерение, не дожидаясь новой боли.

— Беги, мне еще штук сорок, — ответили за моей спиной.

И тут же меня дёрнуло. На мгновение мир расплылся и потерял резкость.

С трудом повернув голову, я увидел, что лапка держится на лоскутике окровавленной шкурки — стрела глубоко вошла в землю, перебив кость.

Я тихо захрипел, пытаясь убежать на трех ногах и, словно завязнув в трясине, неуклюже завалился на бок.

Нет, даже уползти не получится.

Зато теперь стало хорошо видно моего палача: короткая юбка из кроличьих хвостиков, широко расставленные серые глаза, высокие скулы. Красные волосы, забранные в пучок на затылке, открывали смешные оттопыренные ушки.

Очаровательная самочка — «Лапуля», как ее назвал дружок. Поразительно, но с земли эта юная особь казалась милой и совсем не страшной. Неожиданно, я вдруг отчетливо понял, что знал ее раньше. Но где и когда? Сейчас она жестокий охотник, а я маленький искалеченный кролик — как между нами могло быть хоть что-то общее?