Евгения Белякова - Трава на бетоне

Прежде чем орать и возникать, подумай хорошенько. У тебя есть шанс. У тебя есть кеторазамин.

Опять? — рассмеялся Арин. — Откуда вы его берете?

Не твое дело, — резко сказал Скай. — Думай своей башкой, время еще есть.

Подумаю, — легко согласился Арин. — Дай хоть посмотреть.

Скай отвел рукой стенку выдвижной панели, кинул на колени Арину плотно запаянную ампулу с белесой жидкостью.

Дрянь какая-то, — проговорил Арин, рассматривая ампулу на свет. — Я бы сказал, на что это похоже…

Заткнись, а? — не выдержал Скай. — У тебя с головой все в порядке?

Не знаю, — честно признался Арин, пряча ампулу в карман. — Вряд ли. Мы… на аэродромы?

Да.

Арин прикусил губу, откинулся назад, закрыл глаза:

С них все началось.

Скай вспомнил первую их встречу, рефлекторно тронул ладонью когда-то пробитое стальным стилетом колено.

"Пежо" вывернул на бескрайние взлетно-посадочные полосы, пронесся по шуршащему под колесами бетону. Скай помедлил, прежде чем остановить машину, сдал чуть назад и заглушил мотор.

Выходи.

Он вышел первый, остановился, кивнул в сторону:

Смотри.

Арин обвел взглядом пыльный бетон, задержался глазами на ярком, зеленеющем пятне на серой поверхности.

Медленными шагами прошел вперед, присел на корточки.

Левой, — коротко сказал Скай, наблюдая за ним.

Арин поменял руку и коснулся пальцами тугих, ярких травинок. Нежная зелень чуть качнулась и снова распрямилась, расправив яркие непокорные стрелочки.

Сквозь душный, грязный воздух вдруг пробился тонкий, весенний аромат. Повеяло легкой, едва уловимой свежестью.

Арин повернул голову, и Скай увидел в его глазах что-то такое, что заставило сердце биться сильнее — что-то, чему нет названия. Не благодарность, не осознание, а то, от чего в голове всплыла только одна ассоциация — освобождение.

Вот так вот, Арин. Трава всегда пробьется сквозь бетон, сколько бы времени на это не понадобилось, чтобы не случилось в мире над ледяной могильной толщей. Она всегда пробьется. Пусть пока и хрупкая, пусть она и обречена, но тот, кто увидит ее раз и коснется пальцами, впитав ее нежность, уколовшись сначала об острые лучики, но не сдавшись, слизнув кровь, тот запомнит ее навсегда.

Пусть тот, кто почувствует ее запах, обречен сам, пусть тот, кто прольет слезы над ее хрупкими, но такими сильными стебельками, сможет лишь оставить в памяти ее образ. Пусть будет так. Просто трава всегда пробьется сквозь бетон. Для этого нужно немного любви, кровь и надежда.

Даже под проклятым лопнувшим куполом, даже в удушливом смоге умирающего города есть места, где можно найти жизнь. Настоящую жизнь, упорную, ту, от которой кружится голова, ту, с которой хочется быть рядом.

Арин выпрямился, опустил голову:

Настоящая.

Настоящей некуда.

Арин вдруг повернул голову, улыбнулся:

Как думаешь, кеторазамин действует на все живое?

Не знаю. Думаю, да, — ответил Скай, не успев понять, к чему был задан этот вопрос.

А, поняв, осознал, что пытаться его остановить бесполезно. Жалобный хруст разгрызаемого тугого пластика, легкие капельки, стекающие на яркие нарядные травинки, прокатившиеся росяными блестками и тут же впитавшиеся под лаковую зеленую поверхность.

Арин стряхнул остатки кеторазамина с пальцев:

Я, конечно, идиот, но одну вещь я понял — ничего в этом мире не делается просто так. Людей много, мне на смену придут другие, а это… Этому замены нет.

Скай.

Скай оторвал взгляд от монитора, посмотрел на Арина.

Тот повернулся на бок, подложил под голову искалеченную руку, проговорил:

Знаешь, что мне это напоминает? Я где-то читал про праздники, какие-то детские праздники. Там надо было ждать определенного времени, и появлялась какая-то хрень, которая приносила подарки. Детям нравилось. Когда я прочитал, я не понял, что в этом хорошего. А теперь понимаю — дело не в том, чего ждать, а в том, что ожидание в любом случае интригует, если даже ждешь смерти. Кажется, что начнется новая точка отсчета. Ожидания делят время на куски. До и после.

Скай наклонил голову:

Интересные у тебя сравнения.

Арин улыбнулся, потянул пальцами тяжелую металлическую цепочку, приподнял датчик. Мертвенный зеленый отсвет лег на его лицо, красивое, чуть асимметричное, с тонкими чертами. За последние дни он изменился — стал непробиваемо спокоен, практически ко всему равнодушен, у уголков глаз залегли мягкие тревожные тени, и сами глаза смягчились. Если раньше в них горела режущая, как лезвие стилета, дерзость, то сейчас они наполнились гибельным ядом.