Натали Московских - Хроники Арреды. Нити Данталли

Прит, Гинтара

Тринадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Дыхание сбивалось от долгого бега и вырывалось из груди с простуженным свистом. Неудобные ботинки успели стереть ноги в кровь, но Петер продолжал бежать через лес, не останавливаясь, словно за ним гналась стая диких волков. Дождь сбивал с деревьев отмирающие листья. Некоторые из них упрямо липли к лицу, и Петер яростно смахивал их, стараясь не терять темпа. Попутно он проклинал старую повитуху Эленор, лачуга которой располагалась в такой глуши.

Ветхий деревянный домишко наконец замаячил вдали. При взгляде на него складывалось впечатление, что густые кроны деревьев укрывают его от дождя лучше, чем хлипкая соломенная крыша.

Приближаясь к домику, Петер мысленно возблагодарил богиню удачи Тарт за то, что в окне Эленор мерцал тусклый свет масляной лампы. Если старуха дома, эта изматывающая беготня через лес была не зря.

Не тратя времени на вежливость, Петер под звуки оглушительного громового раската дернул на себя ручку двери хижины. На его удачу, та поддалась, и миг спустя он оказался в сухих теплых сенях, пахнущих травами. Новая вспышка молнии за окном осветила контуры тяжелой дубовой двери, за которой располагалась жилая комната Эленор. Петер наспех взъерошил пятерней мокрые волосы, сделал два глубоких вздоха и потянул за ручку. Дверь поддалась не настолько легко, как он ожидал: похоже, она была единственным крепким элементом этой хижины.

Влетев в жилую комнату, Петер заговорил сразу, даже не найдя глазами хозяйку:

– Эленор! Моя сестра вот-вот разродится! На две недели раньше намеченного срока! Надо…

Он запнулся на полуслове, когда разум изучил и оценил картину, открывшуюся глазам. Эленор и вправду оказалась дома. Однако она лишь отдаленно напоминала Петеру ту подвижную и жизнерадостную женщину, которой всегда была. Сейчас, укрытая двумя шерстяными одеялами, перед ним лежала иссохшая сморщенная старуха, в которой едва теплилась жизнь. Она встретилась взглядом с непрошенным гостем, на ее лице отразилась печать вины.

Петер застыл в нерешительности. Неловкость, сожаление и страх сковали его горло, мешая издать хоть звук. В поисках неведомого ориентира, глаза Петера забегали по комнате и неожиданно наткнулись на еще одного посетителя, черты которого были скрыты полумраком. Тусклый свет масляной лампы, горевшей на столе у окна, не дотягивался до него.

Петер распахнул глаза в ужасе, готовясь узреть живой скелет. Ему показалось, что над кроватью Эленор склоняется сам Жнец Душ, слуга Рорх, готовый забрать умирающую женщину на Суд Богов. Такое впечатление сохранялось, пока рука с тонкими, вполне человеческими пальцами не вынырнула из полумрака. На лоб умирающей Эленор Крейт заботливо легла мокрая тряпица.

Петер задержал дыхание, не решаясь произнести ни слова. Разум лихорадочно пытался понять, стоит ли опасаться этого ночного посетителя, который тем временем заговорил:

– Боюсь, Эленор захворала, господин Адони. Сожалею, но вам следует найти сестре другую повитуху.

Говоривший поднялся со стула и выступил из темноты, но Петер успел узнать его за мгновение до этого – по манере речи. Так мог разговаривать высокородный господин, снизошедший до общения с неотесанной деревенщиной. Он был вежлив, спокоен, но создавалось впечатление, что говорит он немного свысока.

Меньше всего в доме повивальной бабки можно было ожидать увидеть местного кукольника. Его вообще редко можно было увидеть в любом доме, кроме его собственного. Он был нелюдим, в деревне слыл отшельником, хотя это нисколько не умаляло количества желающих приобрести кукол его работы, чтобы порадовать к праздникам своих детей.

Он был высок ростом и хорошо сложен, в его стати угадывалась военная выправка. Внешностью он обладал вполне заурядной: тонкое лицо, приподнятые густые брови, широко посаженные глаза, прямой с угловатым кончиком нос, полноватые губы и низкий квадратный подбородок. К стрижке кукольных дел мастер относился весьма небрежно: его темно-русые волосы были разной длины, самые длинные едва доходили до середины шеи.

Он никогда не слыл горячей головой и не шел на конфликты даже с самыми ворчливыми селянами, но люди побаивались его и перешептывались о холодной смертоносности, исходящей от него. Это впечатление укрепилось после того, как пробегавшие мимо его дома деревенские мальчишки однажды заметили его за фехтовальными упражнениями. Где и как кукольник обучился фехтовать, доподлинно было неизвестно. Ходили слухи, что он – ветеран Войны Королевств и что именно война сделала его столь мрачным и угрюмым. Спросить его об этом лично никто не решался: слишком боялись его возможных родственных связей с опасным преступником, казненным в последний год войны. А связи эти, принимая в расчет