Владимир Шеменев - Маракуда

Всю ночь старый крокодил и муравьиный маршал просидели возле сейбы, охраняя женщину и её сына. О чём они просили своих богов, никто не знает, но рано утром, когда Ваугашин еще спала, из джунглей вышел мужчина. Вождь ступал тихо, но Аттила учуял колебания земли и разбудил Акуту. Кайман поднял голову, увидел крадущегося война с копьем и решил уйти.

– Останься, – сказал Аттила.

– Люди не любят кайманов, – буркнул старик, разглядывая приближающегося индейца.

– Да, я знаю… Но ты спас его сына.

– Откуда ты это знаешь?

– Пришли разведчики из деревни. Они рассказали, что слышали, а слышали они, будто у вождя пропала жена и он ушел её искать. Наверное, это он!

– И все-таки я лучше пойду. Да и в животе что-то сосет, надо чем-нибудь набить брюхо после тяжелого и волнительного дня.

– Ну как знаешь, а я останусь и буду свидетелем встречи отца и сына.

– Оставайся и постарайся выжить, – кайман развернулся и не спеша заковылял к берегу.

У реки пахло тиной и кувшинками.

Прошедший накануне дождь поднял со дна реки ил, и он, словно кисель, плавал по поверхности. «Дом, милый дом», – Акута плюхнулся в темную воду, вильнул хвостом и ушел на глубину, оставляя за собой пузырящийся след.

Аттила проводил взглядом крокодила и поднялся во весь свой гигантский рост. Он был выше любого солдата из своей армии и достигал половины спичечного коробка. Но ни его рост, ни его квадратная голова с мощной выступающей челюстью нисколько не смутили человека. Он даже не заметил фельдмаршала. Его взгляд был прикован к Ваугашин и лежащему у неё на руках младенцу. Вождь подбежал к ним и упал на колени, бесцеремонно вдавив Аттилу по прозвищу Свирепый в мокрый песок, на котором еще виднелись следы, оставленные мудрым Акутой.

Вдоль пологого берега, увитого корнями мангровых деревьев и утыканного лодками, стояли тростниковые хижины рыбаков.

Всё пространство вокруг домов было завалено разбитыми ящиками, порванными и спутанными сетями, рассохшимися бочками для солонины, прогнившими парусами, кусками мачт, ржавыми якорями и прочим хламом. Всё, что приходило в негодность, сваливали за домами и возле них. Вдобавок ко всему сюда же сливали помои, бросали старую истлевшую одежду, пустые бутылки и дохлых животных. Всё это не придавало поселку чистоты, а запахи заставляли даже самых стойких зажимать носы, проходя мимо рыбацкой деревушки.

За поселком рыбаков начинался город Макапа 27 27 Макапа – город в Бразилии, в устье реки Амазонки. с его каменными двух- и трехэтажными строениями. В городе была всего одна улица. Дома, выстроившись в одну кривую линию, тянулись до того места, где река, разорванная островами, соединялась в один широкий пенящийся поток; там уже пахло океаном и слышен был шум прибоя.

В конце улицы виднелась католическая церковь с покосившимся крестом и красной черепичной крышей, за кирхой, как называли её католики, торчали полуразрушенные бастионы крепости.

К каменным крепостным стенам привалился двухэтажный трактир.

На первом этаже была харчевня, а на верхнем размещалась дешевая гостиница. Рядом с трактиром был рынок, а чуть ниже по улице – порт. Причал был утыкан парусными шхунам и рыбацкими вёсельными баркасами, среди которых гордо возвышался двухэтажный колесный пароход с не совсем уместным для речного судна названием «Гончий пёс».

В сезон дождей 28 28 Сезон дождей в Южной Америке длится с декабря по май. Макапа замирал, превращаясь из оживленного портового городка в захолустье на краю света. Гостиница пустовала второй месяц. Хозяин заведения был безмерно рад, когда в порт вошел корабль и бросил якорь. Но радовался трактирщик не пароходу, а постояльцу в виде неопрятного идальго 29 29 Идальго – испанский дворянин. , которому смог в «мертвый сезон» продать комнату по цене в два раза дороже, чем в хорошие времена.

На втором этаже, в одном из номеров, пропахшем ромом и клопами, на жесткой походной кровати лежал худосочный мужчина с орлиным носом и жесткими каштановыми волосами на голове. Точно такого же цвета и точно такой же жесткости были его усы, которые топорщились во все стороны. Одет он был в жакет, из-под которого торчала грязная, давно не стиранная сорочка; черные, расшитые бисером брюки были заправлены в ботфорты, а на шее был повязан платок в крупную черно-белую клетку.

Через прикрытые ставни доносились крики торговцев, пьяная ругань, грохот якорных цепей и скрип уключин – всё, что люди слышат каждый день, посещая Макапу.