Владимир Шеменев - Маракуда

Мужчину звали Альварес Гонсалес.

Он явно кого-то ждал. Его нетерпение выражалось в том, что курил он уже пятую сигару и всё время смотрел на часы, которые стояли в углу комнаты.

Где-то внизу хлопнула дверь.

Гонсалес напрягся, прислушиваясь. На первом этаже раздались голоса, загремели ведра – и вновь всё стихло.

– Чертов трактирщик! – Гонсалес вытащил руки из-под головы. Он жил здесь третий день и третий день не мог успокоиться, что хозяин содрал с него тридцать сантимов за комнату вместо пятнадцати. Идальго свесил руку, пошарил под кроватью и вытащил оттуда бутылку рома. Зубами выдернул пробку и выплюнул её себе на грудь. Сделал глоток обжигающей жидкости, поморщился, закурил. Пуская сизые кольца, лежал и думал о превратностях судьбы. Сколько раз он был в этом городишке, но никогда и не помышлял, что именно отсюда начнется его восхождение к славе и богатству.

Еще раз хлопнула входная дверь.

Раздались шлепки босых ног по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Скрипнула половица возле номера, в дверь стукнули один раз. Не дожидаясь разрешения, в комнату скользнул невысокий монах с мясистым лицом, заплывшими веками и тонзурой на голове. Темно-коричневая суконная ряса висела на нём мешком и была подхвачена под упитанным животиком пеньковой веревкой. На спину был откинут капюшон, а из-под подола торчали грязные босые ноги, перепачканные красной глиной.

– Я принес то, что вы просили, сеньор Гонсалес, – монах Люк, как звали этого пройдоху, закрыл за собой дверь на засов. Он словно боялся, что их подслушают и о тайне, которую он собрался тут поведать, узнает еще кто-нибудь. Шлепая босыми ногами по грязному полу, монах подошел к кабальеро 30 30 Кабальеро – испанский дворянин. и протянул свернутый пергамент. – Вот! – сказал он и замер в ожидании похвалы и платы.

Пружины застонали, и Гонсалес сел на кровать.

Тень от его фигуры упала на стену, увеличивая крючковатый нос и усы до гигантских размеров. Выставив руку, взял свиток и поднес к своему длинному носу, ноздри сошлись – и он вдохнул в себя принесенные запахи. Блеск перстней на пальцах заставил монаха зажмуриться и отвести взгляд, дабы не искушать себя сребролюбием 31 31 Сребролюбие – один из видов греха: любовь к деньгам; жадность, порождаемая завистью. .

– Действительно, старинный. – Гонсалес сдул пыль и улыбнулся. – Пахнет древесной корой, сыростью и мышами. Где он хранился?

– В монастыре Святого Себастьяна, – монах подобострастно сложил руки на груди.

– Это оригинал?

– Дон Гонсалес может гневаться на меня, но я тут ни при чём. Это копия.

– А где оригинал?

– Большое несчастье случилось с ним. Он сгорел во время пожара несколько лет назад. Но, к великой радости моего господина, то бишь вашей светлости, за полгода до этого с оригинала сделали три списка. Это один из них.

Еще раз скрипнули пружины, тень качнулась и по стене подплыла к столу.

Гонсалес раскатал свиток по столешнице и, придерживая руками, склонился над ним.

– Покажи.

Монах подошел, стал рядом и запыхтел, пытаясь сориентироваться. Через некоторое время он ткнул пальцем на стыке границ Бразилии и Британской Гвианы 32 32 Британская Гвиана – так до 1966 г. называлась республика Гайана. .

– Здесь!

– Ты уверен? – в голосе Гонсалеса зазвенел металл.

– Это то самое озеро, о котором писал храбрый идальго Мигель Моралес. С его рукописи достопочтенный монах падре 33 33 Падре – священник в Италии, Испании, Португалии и Южной Америке. То же самое, что «отец», «батюшка» в православии. Бортоломео Лозано снял копию и составил карту. И вот она перед вами, мой сеньор.

– Смотри, монах, если ты обманул меня и принес фальшивку, я засушу твою жирную тушу и повешу на городской площади на всеобщее обозрение.

– Чтоб меня лишили прихода, если я вас обманул, господин! Это та самая карта, которую вы искали.

– Хорошо! Я поверю тебе.

Гонсалес достал из-за пазухи кожаный мешочек и кинул его Люку. Тот с ловкостью обезьяны поймал золото и кивнул в знак благодарности.

– А теперь убирайся. Я хочу побыть один.

– Как скажете, ваша милость. Ухожу. – Монах согнулся в поклоне и стал пятится на выход, семеня ногами и чуть покачивая бедрами. Зад уже коснулся двери, когда властный голос заставил его вздрогнуть. Он никогда не мог привыкнуть к тому, что кто-то говорит слишком громко, и ему казалось, что эти люди всё время на него кричат.