Евгения Райнеш - Прозрение Эль

Женщин в зрелом возрасте, да ещё и с приплодом, редко привязывают кровным договором. Джус громко вздохнул.

– Ничего, – сказал Грей. – Она не слишком-то меня жаловала. Вот бабушка – другое дело. Я… Я даже плакал, когда она ушла.

Джус удивился. Странно так переживать из-за кого-то, с кем ты не закреплён договором.

– А как это?

– Больно, – ответил, немного помолчав, новый друг. – Наверное, даже больнее, чем укусы пуль. И никакой мази нет от этого.

Они помолчали вдвоём. Джус чувствовал огромное облегчение от того, что боль притупилась. У него даже приятно закружилась голова.

– А почему ты пришёл ко мне? И мазь принёс, хотя – нельзя?

Грей удивлённо поднял рыжую бровь:

– Так мы же вчера вместе… жуков… И ещё… Я… Я не думаю, что это правильно.

– Что? – переспросил Джус. Он понял про пуль, но не понял, что – неправильно.

– То, что мы делаем.

– Освобождаемся от уз закрепления?

– Нет. Освободиться нужно. Только… Не таким способом, – ответил Грей. – Должно быть что-то другое.

– Без боли не получится, – вздохнул Джус.

– Пусть с болью, но не так. Просто… Мне кажется, что наставник отвязывает нас от одних уз и привязывает к другим. Это смена владельца, только и всего.

– Но какая ему разница?

– Не знаю, – улыбнулся Грей. – Я просто так думаю, вот и всё. Думаю, что раньше мы связывались с сущностями Ойкумены, а сейчас наставник готовит нас для служения иномиру.

– Теням?! – наконец-то выдохнул Джус. От последней фразы Грея он даже забыл дышать.

– Может быть… А, может, что-то ещё. Мне пора. Скоро солнце взойдёт.

И Грей выскользнул из сарая.

Он приходил и вчера, этот Грей, и Джус уже с нетерпением ждал его этой ночью, но мальчика всё не было, а боль без него стала совсем нестерпимой. Уже рассвет пробивался в щели сарая, когда стало ясно: Грей не придёт.

У Джуса сжалось сердце. Так, что приглушило физическую боль. Что-то случилось.

– Мы переночуем там, – сказал Тинар, показывая рукой куда-то в непонятном направлении. – Насколько я помню, здесь недалеко был храм первозверя Ниберу. Ничего особенного, но будет крыша над головой и крепкие стены.

Обрадованный ветер словно ждал его жеста, тут же понёс колючки перекати-травы в указанную сторону.

– Да уж, – обрадовалась Улия. – В стенах ночью лучше спится, чем в чистом поле.

Они прошли всего ничего от городских стен Каракорума, а аликорн уже устала. Наверное, вовсе не от дороги, а ещё раньше – когда ожидала Тинара в столице, не зная, жив ли грум или уже нет. После очередной бессонной ночи Улия приходила на условленное место встречи к конюшням и вглядывалась в снующих слуг, пытаясь разглядеть знакомый силуэт. После смерти стратега девушек предоставили самим себе, никто не запрещал им выходить в город и даже вовсе – вернуться в родные места, но Улия оставалась в особняке и каждое утро приходила к конюшням. Она всё равно не знала город, а здесь аликорн видела Тинара в последний раз. Они торопливо простились, и грум, ничего толком не объяснив, просто быстро выпалил, что он уезжает. Найдёт её, когда вернётся.

Под глазами девушки пролегли тёмные тени, тонкая складка пробороздила межбровье, и даже аликорн побледнел и уже не мог унять её тревогу. Казалось, рог умиротворения, пытаясь помочь своей хозяйке, отдал всё, что у него было, и теперь, обессилев, истончился до прозрачности.

Этот дурацкий грум! Улия то ругала его на чём свет стоит, то обмирала от мыслей, что он лежит где-то, истекая кровью, то вдруг тихо и беззвучно принималась плакать. Никогда раньше аликорн не пребывала в таком смятении чувств, и иногда, вдруг, словно посмотрев на себя со стороны, даже удивлялась: неужели это она мечется и страдает, словно обычная впечатлительная девушка?

А вчера её, уже почти переставшую надеяться, вдруг кто-то потянул за рукав. Обернувшись, Улия увидела того самого мальчишку, что нашёл её в библиотеке особняка месяц назад.

– Ты… это…

Мальчишка шмыгнул носом и тут же вытер его грязным кулаком, размазывая тёмные полосы на лице.

– Он… это… Грум зовёт.

– Тинар жив?!

– А что с ним станется? – искренне удивился служка. – Он же заговорённый, даже боли не чувствует. Сказал, чтобы я привёл тебя к Хаду. Там ещё один такой… Синг, вот кто!

Последнее мальчишка проговорил с важной гордостью. Словно некая причастность к сингу делала его самого значимым, а величие признанного воина распространялось на мелкого работника конюшни.