Крис Энгель - Остатняя печать

– Гляди, ведун, – негромко позвал меня Габеш, – вот над чем трудился Марокуш перед смертью. Его остатнее творение.

На деревянном мольберте, под удобным для росписи углом, было закреплено большое фарфоровое блюдо. Окаймлялось оно узором из переплетенных линий и геометрических фигур, а в круге по центру была необычайно яркая картина. Изображение было объемным, все цвета будто переливались и менялись прямо на глазах. Нежными салатовыми красками обозначался летний луг, голубыми – небо над ним. Закатывалось красное солнце, белые кудрявые овцы склонили морды к траве, их пас хрупкий загорело-бронзовый пастушок. Он был полностью обнажен, сидел, скрестив ноги, и играл на свирели. Лица у него не было.

– Это большая утрата, – произнес я после паузы, – такое блюдо не стыдно было бы и князю подать. Жаль, оно не завершено.

– Про князя мне не ведомо, а вот у посадника есть подобное, а то и несколько. Картины там иные, но везде этот отрок – очень натурально он у Марокуша выходил. Понятно, с натуры писал.

– С кого же это? – полюбопытствовал я.

– Бабы шептались, что Алаборка ему позировал. Он же единственным учеником его был по ремеслу рисовальному. Здесь лица не видать, но фигурой похож. А в те, что у посадника, я и не всматривался. Была бы девка молодая – дело другое.

Дружинник хотел еще что-то добавить, но внезапно замер – за дверью послышались голоса. Вдвоем с ним мы осторожно выглянули во двор и успели заметить группу людей в серых рясах, заходящих в дом.

– Храмовники, – шепотом сказал Габеш и покосился на меня, – лучше бы нам здесь с ними не встречаться.

– Согласен, – отреагировал я, – навестим сперва монастырь, пожертвуем на нужды братии. Серебро помогает растопить даже самые холодные сердца.

Земли Елеборского монастыря занимали огромную для столь малого поселения площадь и были целиком обнесены пусть невысоким, но крайне основательным каменным забором с широкими окованными воротами и башенками по углам. Непосредственно сам храм располагался ближе к центру и был, как показалось, самым высоким зданием в городе.

На широком дворе у храма разместились многочисленные аккуратные, ухоженные постройки: склады, амбары, увитые плющом веранды, курятник и баня. Выложенные белыми камнями дорожки между ними были чисто выметены, трава вокруг выкошена.

К моменту нашего визита утренняя служба завершилась, и монахи разбрелись по территории, занимаясь каждый своим делом. Кто-то собирал по грядкам травы и коренья для целебных отваров, кто-то ухаживал за деревьями в храмовом саду, кто-то присматривал за животными или плел корзины из прутьев. На нас с Габешом они не обращали никакого внимания.

– Сюда, – указал мне на невысокое белое здание дружинник и первым вошел в занавешенный тканью проем.

Тесное помещение пропахло лекарственными травами столь терпко, что защекотало в носу. Было душно и влажно, не доставало света.

Встречать нас вышла сгорбленная женщина в белой рясе с капюшоном. Худое, изможденное лицо ее в полумраке помещения выглядело неподвижным и бесстрастным; его пересекал старый уродливый шрам молочного цвета. Глаза женщины смотрели строго и требовательно; казалось, они многое успели повидать.

– Доброго здравия, сестра, – почтительно склонил голову Габеш, – этот добрый человек желает повидать раненного отрока.

– Что мне до мирских желаний чужака? – безжизненным голосом поинтересовалась монахиня.

– Кроме того, – ловко вклинился я, – я желаю поднести храму это скромное пожертвование.

Звякнули монеты, непринужденно переходя из ладони в ладонь. Габеш старательно смотрел в сторону.

– А, свежская чеканка, – потеплел голос монахини, – гостям из Свежского удела мы всегда рады. Проходи. А ты куда прешь, Габеш? Обожди снаружи, не кради воздух у больного.

– Да, сестра Мелания, – послушно кивнул дружинник и без пререканий дисциплинированно зашагал на выход.

Женщина проследила его надменным взглядом, затем развернулась и откинула ширму, скрывавшую крохотную каморку. Там, на узкой кровати, укрытый войлочным одеялом, неподвижно лежал мальчик лет двенадцати.

– Здесь Алабор, здесь горемычный. Только не удастся тебе с ним словом перемолвиться, не обессудь. Крепким сном спит он, мертвым сном. Не знаю, проснется ли…

Взглянув на Меланию, я с удивлением увидел, что в уголках ее глаз проступила влага. Ни слова не говоря, подошел к ребенку.

Алабор лежал на спине с закрытыми глазами, загорелое крестьянское лицо было искажено, будто от боли. Одеяло было натянуто до самого подбородка, снизу торчали мозолистые, не по-детски натруженные пятки.