Брайан Стейвли: Клинки императора

Вблизи Ашк-лан не производил большого впечатления, тем более ночью: три длинных каменных здания – спальный корпус, трапезная и зал для медитаций – образовывали квадратный двор; их бледные гранитные стены были, словно молоком, облиты лунным светом. Они ютились на самом краю отвесного утеса, так что четвертая сторона двора зияла провалом, за которым открывалась панорама облачного неба над предгорьями и западной степью. Далеко внизу травяные луга уже наливались весенней цветочной кипенью – качались на ветру синие хелендеры, там и здесь виднелись купы монашкиных слезок, рябили в глазах крошечные белые узелки-на-верность. Однако ночью, под холодным непроницаемым взглядом звезд, степь была невидима. Повернувшись к краю обрыва, Каден оказался лицом к лицу с огромной пустотой, неизмеримой черной бездной. Казалось, Ашк-лан стоит на самом краю мира, прилепившись к отвесной скале, словно часовой, который караулит великое ничто, готовое поглотить все сущее…

Сделав еще глоток, Каден отвернулся. Ночь принесла холод, и теперь, когда он больше не бежал, порывы ветра с Костистых гор секли его пропотевший балахон, словно ледяные ножи. Чувствуя, как урчит в желудке, он обратился к теплому желтому свету и тихим отзвукам беседы, лившимся из окон трапезной. Обычно в этот час, когда солнце уже зашло, а ночная молитва еще не началась, большинство монахов вкушали свою скромную вечернюю пищу: вяленую баранину, репу и сухой черный хлеб. Хенг, умиал Кадена, скорее всего, там же, вместе с остальными, и, если все пройдет удачно, Каден быстренько доложит ему о случившемся, набросает по памяти рисунок и успеет насладиться еще теплой едой. Монастырская пища была куда как скромнее тех яств, которые мальчишкой он вкушал в Рассветном дворце, пока отец не отослал его к монахам; однако у хин была поговорка: «Голод – лучшая приправа».

У хин были поговорки на все случаи жизни; их передавали из поколения в поколение, словно пытаясь восполнить отсутствие у ордена богослужений и формальных ритуалов. Пустому Богу не было дела до пышных обрядов, принятых в городских храмах. В то время как более молодые боги вовсю обжирались музыкой, молениями и приношениями, возлагаемыми на изысканные алтари, Пустой Бог требовал от хин лишь одного – жертвы. И на его алтарь полагалось класть не вино или богатства, но самого себя. «Ум – это огонек, – говорили монахи. – Задуй его».

Даже спустя восемь лет Каден не очень понимал, что это значит, а под нетерпеливое урчание желудка ему не особенно хотелось об этом размышлять. Толкнув тяжелую дверь трапезной, он ступил внутрь, и его окутал тихий гул разговоров. В вытянутом помещении было полно монахов: одни сидели за грубо сколоченными столами, склонив головы над мисками, другие стоя грелись у огня, пылавшего в очаге в дальнем конце зала. Несколько человек увлеченно играли в камни; они глядели на доску перед собой пустыми глазами, мысленно проводя линии обороны и атаки.

Люди отличались друг от друга так же, как и страны, из которых они прибыли: высокие и плотные белокожие эды с далекого севера, где море половину года укрыто льдом; жилистые ханны с покрытыми татуировками кистями и предплечьями, как принято среди племен, населяющих джунгли к северу от Поясницы; даже несколько зеленоглазых манджари, чья смуглая кожа была лишь немногим темнее, чем у самого Кадена. Впрочем, несмотря на разницу во внешности, всех монахов объединяли суровость и спокойствие, рожденные жизнью в суровых и спокойных горах, вдалеке от комфорта того мира, в котором они начинали свой путь.

Хин были малочисленным орденом; в Ашк-лане вряд ли насчитывалось более двухсот монахов. Молодые боги – Эйра, Хекет, Орелла и другие – влекли к себе приверженцев со всех трех континентов, у них были свои храмы едва ли не в каждом захудалом городишке: роскошные позолоченные дворцы, устланные шелком. Некоторые могли поспорить с жилищами самых богатых министров и атрепов. Одному Хекету служило, наверное, несколько тысяч жрецов, и еще вдесятеро больше людей стекалось к его алтарю в надежде обрести смелость.

У менее приятных божеств тоже были свои почитатели. Ходило множество слухов о палатах Рашшамбара и кровавых служителях Ананшаэля, о кубках, вырезанных из черепов и сочащихся мозгом, о задушенных во сне младенцах, о жутких оргиях, где страсть сочеталась ужасным союзом со смертью. Порой говорили, что лишь десятая часть тех, кто открывал двери его святилищ, возвращалась обратно. «Их забрал Владыка Костей, – шептались люди. – Сама Смерть взяла их себе».