Василий Московский - Пепел и Кровь

В твоем гербе невинность лилий,

В моем – багряные цветы.

И близок бой, рога завыли,

Сверкнули золотом щиты.

Н.С. Гумилёв

С холма веяло чем-то потусторонне-жутким.

В мутной мгле то и дело вспыхивали и гасли призрачные, холодные огоньки, а ветер доносил обрывки странного, беззвучного пения. От этого пения дрожь пробирала до самых кончиков пальцев, и страх леденил душу похлеще, чем промозглая сырость ненастной осенней ночи.

Алвин Хармунд, капитан отряда Чёрных Оборванцев, плотнее закутался в плащ и зашагал к одному из костров, разгоняющих стылый, липкий туман.

Вокруг костра сидело трое. Хельмлинги, как и он сам. Сержанты его отряда, посланного за горсткой врагов, ускользнувших с поля битвы. Черных Оборванцев не было бы здесь, если бы Алвин не знал, что с недобитками ускользнул сын самого гаэльского тирана и кто-то из бледных демонов, кто на кой-то ляд понадобился лорду Элбри. Награда за их бошки будет щедрой. А если удастся взять паршивцев живыми, то и того более. Только только эти мысли и согревали среди жуткой, стылой и промозглой ночи.

– Ну что, орлы! – криво усмехнулся Алвин. – Как сидится?

– Да, вот, караулим, – ответствовал светловолосый красавец Дагоберт, сплюнув изжёванную уже травинку. Отблеск пламени ещё резче очерчивал его хищное лицо, колючими искорками поблескивал в светлых глазах и жарко горел в гриве волос. – Да толку-то? Туман такой, что ни черта не видать!

Это было правдой. Плотный, липкий ледяной покров окутал каменистые холмы непроницаемой завесой. В стылой мути едва угадывались очертания древних валунов и колючего кустарника.

– А ну, не поминай чёрта! – суровый взгляд Осберта устремился на Дагоберта испод угольно-чёрных кустистых бровей. Бородатый угрюмый великан деловито водил точилом по лезвию огромного меча, шириной в ладонь здорового мужчины. И только Осберт мог поднять этот клинок, тем более, замахнуться им и ударить. Этот великан с суровым квадратным лицом, заросшим чёрной бородой, со свирепыми льдисто-серыми глазами, отличался глубокой набожностью, кротостью и даже пугливостью во всех тех делах, что касались потустороннего. Это часто служило поводом дружеского зубоскальства, но Ос не обижался. – Забыл, где мы находимся и с кем связались? Тут только помяни Проклятого, мигом явится по душу твою!

И как будто подтверждая его слова, на вершине холма вспыхнул и погас особенно яркий огонёк, а беззвучное пение как будто бы замерло на ноте не то вздоха, не то плача. Четверо товарищей невольно настороженно замолчали.

– Да ты присядь, капитан, – Эльфин подвинулся на так удобно лежащем валуне и похлопал по освободившемуся пространству рядом. Его кольчугу и наручи, так же как и у других, покрывала тонкая плёночка влаги. Проклятый туман пропитывал всё: от него тяжелела и неприятно льнула к телу одежда, липли к лицу волосы, а воздух казался густым и застревал в глотке.

– Благодарствую, – Алвин сел рядом с Эльфином и с наслаждением протянул озябшие руки к огню. Живительное тепло коснулось ладоней, растеклось по занемевшим пальцам, постепенно разливаясь по телу, согревая и как будто лаская. Вот, оказывается, как немного нужно человеку для счастья! Сейчас бы, правда, не у Проклятого на рогах сидеть, а в тёплой, уютной постели валяться. Чтобы вино крепкое на столике рядом. Чтобы жарко камин горел. И ещё чтобы рядом такая же тёплая, красивая и резвая баба…ну, ладно, это потом. Сначала ещё очень много нужно сделать!

– Как рука? – Алвин глазами указал на кисть Дагоберта, замотанную в некогда белую ткань. Метка белого демона…одного из тех, кто сражался за гаэлей.

– Ничего, Ал, спасибо, – Дагоберт согнул локоть больной руки, сжал и разжал кулак. – Заживёт. Меч удержу и тварей завтра нарублю вдоволь.

– Вот и славно, – покивал капитан.

Огонь тихо и глухо пел свою песню. В костре потрескивал сухой валежник. К небу вился густой дым, в котором кружились пляшущие искорки. Горькую сырость тумана разгонял тёплый, терпко-пряный запах костра, отдающий странным уютом походного лагеря. Умиротворяло присутствие товарищей. Чувство, что рядом друг, который всегда вовремя протянет руку помощи, когда ты будешь нуждаться в ней. Но стылая, сырая мгла ненастной осенней ночи отравляла смутным беспокойством, неясной тревогой, ноющей, словно застарелая рана. Алвин не мог понять, что это. Этот внутренний озноб, вязкую тревогу, за которой, в тени, пряталось странное ощущение безысходного бессилия и ощущение близкой и страшной смерти. Та смесь беспомощности, отчаяния, которую он не ощущал уже много лет, с того самого дня, как стал безземельным бродягой. И, судя по напряжённому молчанию товарищей, они разделяли его чувства, но стыдились признаться в них даже сами себе.