Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

Оркус, бог лживых клятв – вот кто полон почтения. Расстилается услужливым ковром под ноги; готов подмести мегарон расшитыми одеждами; глазами с поволокой, кажется, сожрал бы – бездна обожания. И девический румянец в полную щеку – тьфу ты… ясно, почему Гипнос так хихикает.

– Врет, – шипит Гелло. – Гад. Друг Гекаты. Куснуть?

За Оркусом – еще полсотни, детей его, что ли. Все с такими же обожающими взглядами, всех не перекусаешь…

Вплывает бледным подобием асфоделя закутанная в блекло-золотое Лета. Смотрит равнодушно-бездонными глазами. Рада приветствовать Владыку. Как там его. Сына… э, как там его. Брата… в общем, пришла на Владыку посмотреть. Добро пожаловать к речке, речка называется…

Умолкает Лета, бездумно перебирая кисточки на богатом плаще. Беспамятство во плоти…

Да сколько угодно – я скоро так сам свое имя забуду.

Эвклей настойчив и тверд – хоть на трон сажай. Таскает Владыку с собой, попробуй – отопрись. Где ставить конюшни? Ты хоть знаешь, сколько у тебя кузниц? А недра, полные богатств, видел? А вот, переходы на западе – что, и там не бывал? Дурень. Вот же – там золото, а там-то изумруды, а восточнее гранаты. Где сад разбить? Братьев своих в Тартар посылай, а мне дай делать мою работу.

И ведь жевать же еще успевает, – неустанно трудясь на мое благо. А может, на благо первородного Хаоса.

Хаос царствует во дворце, не желая допускать меня к правлению. Расписывают стены; Гефест снует с молотом то там, то здесь; в гинекее опять кто-то прячет вино; где-то визжит рубанок, а где-то предсмертно – хряк…

– Что, невидимка? Думал, царствовать легко?

Эвклей неотступен и убирается разве что с дороги Таната, так Убийца, как назло, в делах и почти не появляется. Отобьешься от желающих принести поклоны Владыке, запряжешь колесницу – тут же рядом объявляется сочно жующий распорядитель.

– Колесницу сам запрягал? Конюхов тебе мало?

И – дела, поток, пошире Стикса. Нужно замостить дорогу ко дворцу. Не «плевать», а замостить! Харон, скотина, путается под ногами – сунул бы ты его в Тартар, а? Темные Области надо бы куда-нибудь пристроить – портят весь вид рядом с дворцом. Помощничков бы сюда, есть на примете три-четыре гарпии… Ворота нужно бы поставить, а то ты их как снес тогда сгоряча… кто тебя так учил добром распоряжаться, а?! Эй, с тобой разговариваю! Ты где?! Сними свой проклятый хтоний! Кто тебя, заразу кронидскую, учил невидимкой со своей же колесницы сигать?! Э-э, ты колесницу-то останови, невидимка-а-а-а!

Из Стигийских болот являются, наконец, жильцы – шествие чудовищ растягивается то ли на два дня, то ли на три. Дышат огнем, слизью пачкают пол, грохочут копытами. Гелло доволен по уши – родня. Владыка сидит на заменяющем трон кресле. Рожа у Владыки страшнее, чем у Гелло: плотно стянута в маску неприветствия, Аид Ужасный как есть.

Чудовищам, вроде, нравится.

– Мелочь , – хмыкает Ананка. Через минуту снова: – И это мелочь. И на этих внимания обращать не стоит. А вот…

Обращать внимание стоит на Ламию, Эмпусу, Ехидну. Правда, царю все равно. Царь оперся щекой на кулак, упер взгляд в потолок и решительно не отличает одну тварь от другой.

– Ничего-ничего, – тарахтит над ухом легкокрылый Гипнос. – Я когда после пира в этих болотах проснусь, то тоже путаюсь. Видишь, вон копыта ослиные, а улыбка кокетливая? Это у нас Эмпуса, обычно себя в свиту Гекаты относит. Оборотень – хоть в корову, хоть в красивую девушку, хотя вот в красивую девушку она редко почему-то перекидывается, а жаль. Женщин пугает, из юношей кровь сосет – нормальная дрянь, стало быть. Вот у той тело как у змеи, а сверху как женщина – это Ехидна. Обиженная, ну, про тюки я тебе уже рассказывал. Все мужа себе никак не отыщет, ты гляди, Владыка, захомутает! Уж лучше б с Ламией, она хоть хорошенькая – видишь, позади Ехидны (ну конечно, за таким задом армию титанов спрятать можно!). Только у нее малость сдвиг – она, знаешь ли, была любовницей Громовержца, а Гера как-то прознала. Напустила на нее безумие – так она своих детей поубивала. Теперь вот чужих крадет. Украдет, сожрет, потом плачет. Нет, я понимаю, что каждый по-своему развлекается, но я бы все-таки…

Нюкта-ночь появляется нечасто – зато с материнской обольстительной улыбкой. Шуршит покрывалом, заверяет, что никогда не сомневалась во мне. Каждый раз желает покойного сна, будто знает, что сплю я – хуже некуда, несмотря на усталость и все ухищрения Гипноса.