Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Леопард закашлялся.

– Леопард!

Я бросился к нему, и он закивал головой, будто пьяница. Я понимал, что он истек кровью. Вытащил меч у него из груди, и он схватил ртом воздух. Он упал с дерева, я подхватил его, и оба мы свалились на землю. Я прижал ладонь к его груди. Ему всегда хотелось умереть леопардом, только я и представить себе не мог, как бы он сейчас обратился. Он схватил мою ладонь и прижал ее к лицу.

– Беда твоя в том, что никак не получалось у тебя быть кем-то получше плохого лучника. Из-за это у нас и такие гадкие судьбы, у тебя и у меня, – выговорил он. Я держал его голову и гладил по затылку и шее, как кошку бы гладил, надеясь, что от этого станет легче. Он все же пытался обратиться, я чувствовал это под его кожей. Лоб у него утолщался, усы и зубы выросли, глаза засверкали в темноте, только на большее его не хватило.

– Давай телами обменяемся в наших следующих жизнях, – сказал я.

– Тебе отвратительно сырое мясо, и для тебя всегда был невыносим даже палец в твоей заднице, – выговорил он и засмеялся, но смех обернулся кашлем. Кашель сотряс его тело, и из раны на груди у меня меж пальцев стала сочиться кровь. – Никак не надо было приходить к тебе. Никак нельзя было забирать тебя с твоего дерева, – произнес он, кашляя.

– Ты пришел ко мне, потому как знал, что я пойду. Вот она, правда. Я любил, и я скучал – и то и другое разом, два правителя в одном доме. Я с ума сходил.

– Я заставил тебя уйти. Помнишь, что я сказал? Nkita ghara igbo uja a guo ya aha ozo .

– Если волк не станет выть, люди наделят его другим именем.

– Я соврал. Говорилось, если пес не станет лаять.

Я рассмеялся, и он тоже пытался.

– Я ушел, потому что хотел этого.

– Так я знал, что ты уйдешь. В Фасиси, когда спросили: «Как вы отыщете этого человека? Он… уже лун двадцать, как мертв», – я сказал… я сказал… – Он закашлялся. – Я сказал, мол, знаю я одну ищейку, он перед хорошей охотой никогда не устоит. Говорит, что ради денег работает, только работа и есть его плата, хотя он того и не признает ни за что.

– Не должен был я уходить, – сказал я.

– Да, не должен был. Что за жизни мы вели? Раскаяние в том, чего нам делать не следовало, сожаление о том, что следовало бы. Я тоскую по жизни леопарда, Следопыт. Тоскую, что так и не изведал должного.

– А нынче ты умираешь.

– Леопарды не ведают о смерти. Никогда не думают о ней, потому как тут и думать-то не о чем. Зачем мы делаем это, Следопыт? Зачем мы думаем ни о чем?

– Не знаю. Потому как должны же мы во что-то верить.

– У меня знакомый был, он говорил, что не верит в верование.

У него вырвался смех с кашлем вместе.

– А у меня был знакомый, кто говорил, что никто не любит никого.

– Оба они всего лишь дураки. Лишь ду…

Голова его откинулась мне на руки. Не оставляй их в покое, котяра. Задай им в загробном мире забаву и посрами их властителей, думал я, но вслух не говорил. Он был первым человеком, о ком я мог бы сказать, что любил его, хотя он не стал первым, кому я сказал это.

Подумалось, перестану ли я когда вспоминать об этих годах, и я понял: не перестану, потому как постараюсь добраться до смысла, или до сказания доискаться, или даже до причины всего, как, я слышал, поступали в великих сказаниях. Россказни про тщеславие и благие цели, когда мы только то и делали, что старались отыскать какого-то мальчишку по причине, оказавшейся лживой для оказавшихся лживыми людей.

Может, вот так и заканчиваются все сказания, те, где есть правдивые женщины и мужчины, где настоящие тела падают от ранений и смерти и где проливается настоящая кровь. И, может, как раз поэтому великие истории, какие рассказываем мы, совсем другие. Ведь мы рассказываем истории, чтобы жить, а таким историям цель нужна, так что такие истории обязательно становятся враньем. Ведь у подлинной истории в конце нет ничего, кроме пустых утрат.

Соголон плевалась в земле.

– Глаза б мои никогда твоей рожи не видели б, – сказал я.

– Я б тоже хотела, чтоб твой глаз меня никогда не видел.

Я поднял меч Леопарда. Мог бы прямо там опустить его ей на голову, развалить ей череп надвое, как арбуз разрезать.

– Хочешь убить меня. Лучше поспеши и исполни. Ведь я живу добро…

– Етить всех богов и ты со своими речами, Соголон. Твоя королева не смогла даже имени твоего вспомнить, когда я сказал ей о твоей смерти. И потом, если я убью тебя, кто известит Сестру короля, что ее змееныш мертв? Как быть теперь с нашим содружеством, ведьма? Леопард должен был увидеть: та, что погубила его, спускается в мир иной за ним сразу следом. Боги посмеялись бы, верно?