Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Их двое было, сукин ты сын. Двое.

– Другая голова, он плакать стал, брата жалеть. Знаешь, что я тому страусу сказал?

– Нигули. Его имя Нигули.

– Странный на вкус. Ты их чем-то необычным кормишь? Он плакал. Я говорю, мол, плачь, мальчик, плачь. Ты не тот, за кем я пришел, это его надо бы съесть вместо тебя.

– Нет.

– Соврал. Враки. Враки. Я соврал. Я б сперва тебя съел, а потом их. Они тебя Отцом звали?

– Я был…

– Ты ни одного не породил. Ты ни одного и не берег. Раскрыл загон настежь и волка впустил.

– Это Леопард. Леопард убил твоего брата.

Он опять схватил меня за горло.

– Та, призрачная, я ее никак схватить не мог. Она что пыль по ветру, – сказал Сасабонсам.

Он бросил меня на землю. Тьма навалилась на меня ясным днем. Желание убить, желание умереть, в голове твоей они одного цвета, а дверь к одному, ведет к другому. Хотелось сказать, что не будет этой твари радости от того, что он убьет меня, что прошел я эти земли с севера до самого юга, через два воевавших королевства пешком прошел, через стрелы прошел и через огонь, через гибельные умыслы людские – и ни о чем не заботился, так что убей меня сейчас, убей меня, отправь на тот свет, убей меня быстро или убивай меня от пальцев ног до пальцев рук, от колен и выше – мне все равно будет наплевать. Вместо этого я выговорил:

– Ты ни единого гриота не знаешь.

Уши Сасабонсама в голову вжались, он брови сдвинул. И ко мне потопал. Встал надо мной, и я у него меж ног оказался. Он крылья расправил. Морду свою нагнул так, что она прямо перед моим лицом оказалась: его глаз против моего глаза. Гнилое мясо застряло меж его зубов.

– Я знаю, каков маленький мальчик на вкус, – сказал он.

Я вынул два своих ножа и воткнул ему их в оба глаза. Кровь из его глаз почти ослепила мои. Он взревел, как десять львов, навзничь упал на свое правое крыло и сломал его в кости. Заревел еще громче, забился по кругу, пока не ухватился за оба ножа и не выдернул их, вопя при каждом рывке. Побежал – прямо в дерево, упал на спину, вскочил и опять побежал – в другое дерево. Я подобрал палку и швырнул ее позади него. Он вздрогнул, развернулся и побежал, ударившись еще об одно дерево. Сасабонсам пробовал взмахнуть крыльями, но взмахнуть получалось одним левым крылом. Правое поднималось, но оно было сломано и не действовало. Пока он тыкался в деревья, я поискал вокруг ножи. Тварь опять взревела, топала по земле, рвала когтями траву и землю, отыскивая меня, подходя с комьями грязи, листьев и травы, тяжело дыша, ревя и вскрикивая. Потом он дотронулся до глаз и завыл.

Я нашел один нож. Взглянул на его шею. И на бледную грудь с розовыми сосками. Видел, как сильно пугается он всего. Видел, как оперся он на правое крыло и опять сломал его.

Сасабонсам повалился на спину.

Я поднялся и едва не упал на одно колено. Снова поднялся и, хромая, побрел прочь.

Обратно через кусты, вниз по склону холма и через речку. Сасабонсам все еще выл, вопил и орал. Потом он затих.

Я много лун тому назад доискался бы, отчего любая судьба была мне безразлична. Мне было все равно. Найка все еще висел на дереве, все еще старался освободиться. Я нашел один топорик в кустах под его деревом, а в нескольких шагах и другой. Расслышал я его раньше, чем увидел: карабкался, добираясь до Найки, к сладостному месту крови попить. Малец. Я метнул топорик, но от боли в ногах промахнулся всего на расстоянии вытянутой руки от мальцова личика. Он торопливо вскарабкался обратно на дерево. Я бросил второй топорик вправо от Найки и перерубил лианы, что стягивали ему руку. Рывком он освободил ее. Я думал, он скажет что-нибудь. Думал, что не было ничего такого, что он сказать мог, что мне было б небезразлично услышать. Я упал на одно колено. Потом он выкрикнул мое имя, и я услышал хлопанье крыльев.

Обернувшись, увидел Сасабонсама, тот размахивал руками в воздухе и скреб землю, принюхиваясь. Меня вынюхивал так же, как я вынюхивал всех. Я попятился назад и перепрыгнул через упавшую ветку.

А потом был сплошной гром и молнии: один удар, потом три, и все били в Сасабонсама, но не в точку, а просто громыхали и били, расходясь по всему его телу, заскакивая в рот и в уши, огнем, жижей и дымом выходя из глаз и рта, и еще что-то вырывалось у него изо рта, не крик, не визг, не вопль. Вой. Шерсть и кожа на нем загорелись, он зашатался, на колено припал, а молнии все били в него, и гром на него обрушивался, и пал Сасабонсам, и тело его сгорело в громадном пламени, какое так же быстро и угасло.