Маргарет Оуэн - Спасти Феникса [litres]

– Все это теперь в прошлом, – вздохнула она, нащупывая на подоле торчащую нитку и принимаясь ее дергать. – Я чуть не угробила его братца. К тому же выставила на обозрение половины Триковоя его самый главный секрет. Он на меня почти не взглянул. Думаю, между нами все кончено.

Па внимательно на нее посмотрел.

– А я думаю, что он стал тебе симпатизировать, когда ты ему вдарила. К тому моменту, когда Клокшелом его привел, парень вспыхивал факелом всякий раз, когда слышал твое имя. Такая симпатия дорогого стоит. Готов поставить на это часть клятвы.

Второй раз за день она не нашла ответа, как бы тщательно в поисках его ни обшаривала стол.

– Простите. – К ним подошел Жасимир. – Я обнаружил… вот это.

Он протянул свиток Обожателя.

Фу взяла его дрожащей рукой и расправила хрустящий пергамент. Впервые буквы обрели для нее смысл: строки походной песни, знаний, жизни теперь и тогда.

– Я тут подумал… – Жасимир почесал затылок. – В форте есть писцы. Я бы мог договориться, чтобы кто-нибудь посидел с Воронами и позаписывал, пока вы в Триковое. А если вы позволите, мы могли бы сделать список с этого свитка… для королевской библиотеки.

Фу подняла на него глаза и обнаружила, что улыбка получилась у нее совершенно мокрой.

– Ага. Обожателю бы это понравилось.

Жасимир тоже улыбнулся в ответ.

– Мы обнаружили не только это.

Фу проследила за его взглядом до двери, через которую только что вошла Негодница.

В руках у нее извивалась очень грязная и очень сердитая серая кошка.

– Зверек шел за караваном всю дорогу от Чепарока, – проворчала Негодница. – Благодари Сумасброда и своего Сокола за то, что схоронили ее и держали подальше от чужих глаз.

Блевотка вырвалась и, подбежав к Фу, стала обнюхивать ее сандалии. Вскоре она уже каталась на ее ногах, пронзительно мяукая от негодования. Вой стал только громче, когда Фу подобрала ее и зарылась лицом в пыльную шерстку.

– Похоже, она больше всего соскучилась по кошке, – заключила Негодница.

– Похоже, она больше всего соскучилась по своему Соколенку, – крикнул Сумасброд из другого конца помещения.

Когда ее шерстка намокла от слез, Блевотка недовольно мяукнула и снова вырвалась. Фу изо всех сил пыталась забыть про мокрые глаза и напустить на себя хмурый вид.

– Я соскучилась по тишине, – заявила она, потом, почесав лицо, уступила: – А еще, наверное, по всем вам.

После ужина, пока ее родичи распевали хулиганскую лагерную песню и танцевали вокруг огня, горевшего в большой жаровне во дворе, Фу ускользнула. Несколько всадников, участвовавших в утреннем противостоянии, сидели там же, сравнивая шрамы и обмениваясь историями.

Ей нужно было только свежего воздуха, ничего более. Она вернется в казарму и ляжет спать со всеми, как делала это каждую ночь своей жизни до Павлиньей Луны.

Или она могла вернуться к себе в покои. Ее собственные покои, тихие и отдельные, где никто ни о чем ее не спросит, где она сможет смыть с себя пепел, свернуться в постели и поработать над теми узелками проблем в голове и сердце, что касались дороги, простиравшейся перед ней теперь.

Предательская часть ее обожала молчание утра, охрану крохотной стайки из двух поддельных Соколов, одиночество и покой.

Вероятно, Па это понял, когда сказал, что ни один вождь не хочет своих обязанностей.

Вероятно, этот покой пребудет с ней недолго.

Фу отправилась на поиски своей комнаты.

Это оказалось проще сказать, чем сделать. Ее поглотили извивающиеся коридоры Триковоя, посылая то вверх, то вниз по лестницам, в обход дворов для тренировок и огромных залов, вынудили крутиться, как собаку, ищущую, где бы прилечь на ночь. Наконец, когда последняя кромка солнца нырнула за горы, дверной проем вывел ее в проход между башнями.

Там она нашла Драгу и Тавина, которые, прислонившись к стене, сойдясь головами, о чем-то торопливо переговаривались. Когда дверь за Фу захлопнулась, Тавин поднял глаза. По его лицу пробежала тень, которую он поспешил прогнать.

Теперь она знала, где он этому научился.

Драга увидела, что отвлекло ее сына, и что-то пробормотала, потом оттолкнулась от стены и направилась к противоположной двери.

Фу поняла, что вообще-то никакую комнату не искала.

Она подобралась и приблизилась к Тавину, стараясь не замечать грохот, с которым ее сердце колотилось о свою клетку.

– Что она сказала?

– Что не воспитала труса. – Голос Тавина показался Фу глухим. Лицо его ничего не выражало.