Симона Вилар - Сын ведьмы [litres]

Иоаким еще издали услышал волну гомонящих людских голосов, какая шумела, приближалась, вопила. Вот дудки загудели, барабаны забили, шум стоял такой, что даже устроившиеся под стрехами галки поднялись в алевшее закатом небо. Красивая картина, но и тревожная. Иоакиму тоже стало тревожно. С какими вестями явился посадник? Уходил он невесть куда, ничего не пояснив, да и мрачен был, как туча. Еще и священника Саву с собой увел. И епископ молился о них обоих все это время – и о властном, упрямом Добрыне, и о мягком парне Саве, какого порой так не хватало ему.

Однако тревожные мысли покинули преподобного Иоакима, когда он увидел въезжавшие во двор сани, заметил и посадника Добрыню в высокой меховой шапке, а там и Саву заметил, даже умилился тому, как возмужал его любимец. С ними еще какие-то люди были, епископ разглядел и пару женских лиц, но разбираться, кто такие, будет позже. Пока же лишь молился, благодаря Всевышнего за столь радостную встречу. Служилые люди епископа сдерживали ликующую толпу за воротами: кажись, не уйми их, так весь Новгород явится на церковное подворье, заполонит все вокруг.

Иоаким ожидал прибывших на высоком крыльце, важно опираясь на епископский посох. Выходя в спешке, даже забыл надеть варежки, но сейчас о холоде не думал. Видел, как гарцевал на коне по двору счастливый Путята, как Воробей подал руку сошедшему с саней посаднику. В приветном жесте подал, не от слабости прибывшего. Ибо Добрыня шагнул к крыльцу сильно и широко: шуба длинная на нем распахнута, длинные полы снег метут, шапка соболиная на крутые брови надвинута, карие глаза горят весело. И хотя на лице посадника появились новые шрамы и седины в волосах прибавилось, он, поднимаясь по ступеням, смотрел на Иоакима почти с задором, полные губы чуть улыбались. Вот совсем чуть-чуть, хотя само лицо так и светилось от радости.

Добрыня сперва коленопреклоненно припал к руке епископа, попросил благословения, а поднявшись, вдруг сжал его в объятии.

– Ох, владыка, как же я соскучился! Как сладко вернуться домой. Да еще и победителем!

Кого он там победил, Иоаким сейчас не думал. Он был шокировал вольностью обращения к себе посадника. Что подумают собравшиеся? Как можно было так забыться?! По сути, одичать!

И если бы не Сава, отвлекший на миг епископа, то он бы уж высказал Добрыне… путая греческие и славянские слова. А так светлая улыбка любимого ученика немного погасила пожар в груди Иоакима. Он благословил Саву, а потом услышал его быстрый шепот:

– Не гневайтесь на посадника Добрыню, владыка. Он такое пережил, с таким столкнулся, что гордыня его вознеслась высоко. Но худа от этого никому нет. Есть даже добро. Ибо победитель должен быть награжден.

Однако о том, что пережил Добрыня в своих странствиях, Иоаким узнал лишь на другой день рано утром, когда тот чуть свет явился в его покои.

– Выслушайте мою исповедь, владыка. И уж тогда решайте, какое покаяние вы мне наложите. Да и поверите ли вы мне вообще…

До прихода христианства год у славян на Руси заканчивался обрядом Корочуна – когда в самую длинную ночь гасили все огни, а затем долгим упорным трением сухого дерева о дерево добывали новую искру, от которой и зажигали вновь очаги в домах. Епископ Иоаким был достаточно разумен, чтобы не запрещать то, к чему в этих краях привыкли, однако для него куда важнее было, чтобы местному люду больше понравилось, как отмечают Рождество Спасителя. Поэтому после самой темной ночи новгородцы потянулись к еще не достроенному, освещенному пламенем свечей храму Святой Софии. Заглядывали внутрь, следили за праздничной службой, слушали песнопения священников, а потом радостно садились за угощение, каким потчевали их в честь светлого праздника. И такое празднование им понравилось куда больше, чем продолжительное сидение во мраке в самую долгую ночь.

А потом народ узнал о предстоявшем венчании временного посадника Воробья и местной боярышни. На это было бы любопытно посмотреть. Но еще больше все развеселились, проведав, что и Добрыня предстанет перед алтарем с привезенной им из дальних краев красавицей. Ее еще в Ладоге окрестили в новую веру, причем крестным отцом стал не кто-нибудь, а сам воевода Путята. Поэтому невесту Добрыни так и называли теперь – Забава Путятична. Было у нее, правда, и новое имя, в крещении данное, да только его многие еще не знали, а вот имя Забава новгородцам пришлось по душе. Ведь и сама невеста посадника была милой, забавной, улыбалась всем так счастливо. Да и заслужил их удалой посадник в жены такую раскрасавицу.