Ннеди Окорафор - Бинти [litres]

Я рассказала об Окву и о том, как помог завоевать ее расположение мой отжиз. Рассказала о холодном педантизме медуз, способности к концентрации и насилию, их обостренному пониманию чести и готовности выслушать собеседника. Я говорила – и сама удивлялась тому, что я говорила. И наконец, я сказала им, как они могут пойти навстречу медузам и предотвратить кровавую бойню, в которой не будет победителей.

Я была уверена, они согласятся. Эти профессора обладали знаниями, которых я и вообразить себе не могла. Они были вдумчивыми. Проницательными. Командой. Личностями. Вождь медуз выступил вперед и произнес свою заготовленную речь. Они не удалились в отдельную комнату, чтобы сделать это. Они сделали это прямо передо мной, Окву и вождем. Они просто встали из-за стола и стали совещаться.

А Окву, вождь и я просто стояли. Там, в моем далеком доме, старшие были сдержанны и молчаливы и никогда не обсуждали ничего у нас на глазах. Должно быть, и у медуз так повелось, потому что Окву передернула щупальцами и сказала:

– Да что же они за народ такой?

– Пусть придут к правильному решению, – сказал вождь.

В футе от нас, за стеклянным столом, профессора кричали друг на друга, заходились хохотом, тыкали друг другу в лица своими антеннами или издавали возбужденный стрекот, чтобы привлечь внимание собеседников. Один профессор, размером примерно с мою голову, перелетал из конца в конец группы, испуская светящуюся серую паутину, которая медленно поглощала его коллег. И этот безумный хаос принимает решение о моей дальнейшей судьбе, о моей жизни и смерти!

Я могла ухватить обрывки дискуссии об истории и обычаях медуз, о биологии и механике «Третьей Рыбы», об ученых, что привезли жало. Окву и вождь, казалось, не возражали против того, чтобы просто стоять и ждать. Но мои ноги вскоре устали, и я уселась прямо на синий пол.

Наконец профессора успокоились и вновь заняли места за стеклянным столом. Я встала, сердце, казалось, билось у самого горла, ладони вспотели. Я посмотрела на вождя и занервничала еще больше: его окуоко дрожали, голубизна их стала ярче и гуще, почти светящейся. А когда я взглянула на Окву, то меж ее окуоко заметила белеющее жало, готовое ударить.

Паукообразный Харас поднял две передние конечности и заговорил на языке медуз:

– От имени всех народов Оозма Уни, а также от имени университета я приношу извинения за действия группы наших сотрудников, что забрали у вас, Вождь Медуз, жало. Ученых, которые сделали это, найдут, исключат из университета и вышлют с планеты. Музейные образцы такого ранга высоко ценятся нашим университетом, однако могут быть приобретены лишь с разрешения народов, которым они принадлежат. В основе всех уложений Оозма лежит честь, уважение, мудрость и знание. Мы возвратим вам жало немедленно.

Ноги у меня ослабели, и прежде, чем я успела осознать это, я опять села на пол. Голова отяжелела и гудела, мысли путались.

– Прошу прощения, – сказала я на том языке, на котором говорила всю свою жизнь. Я чувствовала, как кто-то упирается мне в спину, поддерживая.

Окву.

– Я в порядке, – сказала я, оттолкнувшись руками от пола и поднимаясь. Но Окву продолжала прижимать щупальце к моей спине.

Ученый по имени Харас продолжал:

– Бинти, ты сделала честь своему народу, и я лично хочу приветствовать тебя на Оозма Уни.

Одной из своих конечностей он указал на женщину, сидевшую рядом с ним. Она, кажется, была кушиткой, а зеленое платье плотно облегало ее фигуру с головы до пят.

– Это Окпала. Она с нашего математического факультета. Когда ты устроишься, то, помимо лекций, она будет изучать вместе с тобой эдан. Окпала говорит, что ты совершила невозможное.

Я было открыла рот, но тут Окпала подняла руку, и я вновь закрыла его.

– У нас есть одна просьба, – сказал Харас, – мы, ученые Оозма Уни, хотели бы, чтобы Окву стала первой медузой, что обучается у нас, в знак дружбы между правительством Оозма Уни и медузами и возобновления мирного пакта меж медузами и человечеством.

Я слышала, как Окву за моей спиной заворчала, но тут заговорил вождь медуз:

– Кто бы мог подумать, что место, где обитает столько человеческих существ, способно выказать такое понимание чести и рассудительность.

Он помолчал и добавил:

– Я обсужу это с моими советниками и сообщу вам свое решение.

Вождь был доволен. Я могла понять это по его голосу. Я огляделась. Никого из моего племени. Я одновременно чувствовала себя частью чего-то большого, и очень одинокой. Поймет ли все это моя семья, когда я расскажу им о том, что случилось? Или они просто решат для себя, что я все равно что умерла и никогда больше не вернусь домой, и им остается лишь твердить друг другу, что я «совершила самую большую ошибку в своей жизни».