Ннеди Окорафор - Бинти [litres]

Медузы были правы. Как я могла быть их представителем, если бы не рассталась с эданом? Это же Оозма Уни! Кто-то здесь знал все, что вообще можно знать об эдане и о том, что он смертелен для медуз. Никто на Оозма Уни не поверил бы, что я посол, будь эдан при мне.

Смерть. Я умерла, когда покинула дом. Я не помолилась Семерым перед тем, как уйти; я боялась, на это не хватит времени. Я не отправилась в путешествие, как пристало достойной женщине. Я думала, сделаю это, когда вернусь в свою деревню, взрослой и сложившейся женщиной. Я оставила семью. Я думала, что смогу вернуться к ним после того, как сделаю все, что нужно.

Теперь же мне никогда не вернуться. Медузы. Медузы не то, что о них думаем мы, люди. Они истина. Они чистота. Они решительны. Они идут прямыми путями. Они понимают честь и бесчестье. Я должна заслужить их уважение, и единственный способ это сделать – это умереть во второй раз.

Я почувствовала укол жала в позвоночник как раз перед тем, как потерять сознание, и сразу после того, как мне удалось сплести буйный жгут токов, который я послала эдану. Боль была ужасной. А потом я покинула их. Покинула корабль. Я слышала, как поет корабль свою бессловесную песню, и знала, что он поет ее мне. Последняя мысль моя была о родных, и я надеялась, она долетит до них.

Дом. Я вдыхала запах земли на краю пустыни перед тем, как хлынут дожди плодоносного времени года. Так пахло сразу за Корнем, где я копала глину, из которой готовила свой отжиз, и гонялась за гекконами, слишком нежными, чтобы выжить за милю отсюда, в пустыне. Я открыла глаза; я была в своей постели, в своей каюте, в одной только юбке-полотнище. Тело мое лоснилось, покрытое толстым слоем отжиза. Я раздула ноздри и вдохнула свой собственный запах. Запах дома.

Я села, и что-то скатилось с моей груди. Оно упало мне меж ног, и я поймала его. Эдан. В моих руках он был прохладным и тускло-синим, как и все эти годы. Я завела руки назад и ощупала спину. То место, куда ударило жало, было мокрым на ощупь, кожа была повреждена. И оно тоже было покрыто отжизом. Моя астролябия лежала в изгибе иллюминатора, я проверила карту и долго-долго смотрела наружу. Потом медленно сползла с кровати. Нога ударилась обо что-то, стоявшее на полу. Мой кувшин. Я отложила эдан и обеими руками подняла его. Кувшин был больше чем наполовину пуст. Я засмеялась, оделась и вновь уставилась в иллюминатор. Через час нам предстояло опуститься на поверхность Оозма Уни, и зрелище было великолепным.

Они не пришли. Ничего не сказали ни о том, что мне делать, ни о том когда. Так что я села в черное посадочное кресло у иллюминатора, пристегнулась и стала смотреть в иллюминатор, за которым открывался потрясающий вид. Над Оозма Уни сияли два солнца, причем одно было совсем маленькое, а другое огромное, но на безопасном расстоянии. День во всех областях планеты был здесь гораздо дольше, чем ночь, но пустынь было не так уж много.

Я использовала мою астролябию как бинокль, чтобы разглядеть все поближе. Оозма Уни по сравнению с Землей была маленькой планетой. Только одну треть ее покрывали воды, но суша блистала всеми цветами радуги – голубые, зеленые, белые, пурпурные, алые, опять белые, оранжевые области… Одни представляли собой равнины, над другими высились горные пики, достигающие облаков. А та область, куда мы направлялись, была оранжевой, но вся в зеленых пятнах лесов, в синих пятнах озер и серо-стальных – тесно стоящих небоскребов.

Когда мы вошли в атмосферу, у меня заложило уши. Небо приобрело сначала нежный розоватый оттенок, потом красно-оранжевый. Я словно наблюдала за посадкой изнутри шаровой молнии. Теперь корабль летел, вспарывая воздух; ни тряски, ни вибрации, но я ощущала исходящий от корабля жар. После посадки, через пару дней, привыкнув к силе тяжести, корабль перелиняет.

Мы спустились с неба и теперь шли на посадку среди чудовищно-прекрасных, огромных построек, перед которыми все небоскребы Земли казались просто игрушечными макетами. Я неудержимо смеялась, а мы опускались все ниже и ниже. Все глубже и глубже. Ни один военный корабль не сразил нас своими выстрелами. Мы приземлились, и, когда мое возбуждение улеглось, я подумала, не убьют ли они пилота сейчас, когда он им перестал быть нужен. Я не обсуждала его судьбу с медузами. Я отстегнула свой ремень безопасности и встала из кресла, но тут же упала на пол. Ноги мои были тяжелы, как гири.

– Что за…

Я услышала леденящий звук, низкое ворчание, которое перешло в яростный рев. Я огляделась, в полной уверенности, что в каюту вот-вот ворвется какое-то чудовище. Но потом я поняла две вещи: в дверях стояла Окву, и я понимала, что она говорит.