Екатерина Кинн - Стрела и пламя [сборник]

На миг я возликовал — я вырвусь из этого кошмара. Вернусь домой, все будет хорошо… Но ни отец, ни мать, ни Рохини, первая и любимая жена моя, не примут того, кто бросил жену и удрал. Пусть даже мы с Деваки едва знали друг друга, и свадьба эта была устроена нашим отцами для укрепления союза родов Матхуры, но я только что обвел эту девушку вокруг огня и поклялся…

— Нет, царевич Камса, — сказал я, выпрямляясь. — Я муж твоей сестры и не оставлю ее.

Он оскалился.

— Ну что ж, ты сам выбрал свою судьбу, Васудева.

Я не знал тогда, что я выбрал.

Каменное небо. Отчаяние. Ненависть. Ярость, не находящую выхода. Решительный шепот Деваки: «Пусть мой сын остановит его! Восьмой сын, о господин мой!» Ласки, в которых мы то искали утешения, то выхода отчаянию. Мне казалось, что я полон терпения и отрешенности, но это была лишь видимость, и когда Камса сам разбил о стену головы близнецов, моя решимость терпеть и ждать разлетелась в осколки, и я бросился на Камсу, чтобы убить. Напрасно.

Запах крови преследовал меня, и когда Деваки оправилась от родов и снова обняла меня, ища утешения и исполнения пророчества, я не мог отделаться от этого наваждения. Я обнимал ее и утешал, зная, что все повторится — что растущие в ее чреве дети будут рождены в муках и крови, и умрут, едва успев сделать первый вдох. Иногда я желал, чтобы она умерла родами и все кончилось.

Я научился молиться. О чем я только не молился в те годы! Тысячи смертей желал я для Камсы, и очищающего пламени — для себя. Мне снились мои дети — похожие на меня, на моих двоюродных и троюродных братьев, во сне они проживали те жизни, что были отняты у них наяву. Мне снились мертвые дети и их кровь на моих руках. Я никогда не спрашивал, что снилось Деваки — просто когда она просыпалась по ночам, я обнимал ее, надеясь защитить хоть от ночных кошмаров, если уж я был бессилен защитить ее от жесткости яви.

Когда наш седьмой сын исчез из чрева Деваки, я понял, что схожу с ума. Что мы с ней безумны, как Камса, с каждым годом все более походивший уже не на человека, а на асура.

Восьмой наш ребенок родился в глухую ночь. Стража спала непробудным сном. Над Ямуной бушевала гроза, и внезапно молния ударила совсем рядом. Каменные стены раскрылись, распалась цепь, которой я был прикован к стене. Деваки подтолкнула ко мне корзинку, в которой лежал младенец. Роды были тяжелыми, кровотечение все не унималось, и я видел по ее лицу, что она ждет смерти.

— Иди, — сказал она. — Пусть мой сын убьет… его…

Я взял корзину и вышел в ночь и грозу. Воды Ямуны расступились передо мной, молнии не задели. На другом берегу, в большой деревне человек, которого я когда-то прозвал Царем Пастухов, взял моего сына на руки и отдал своей жене. Она приложила его к груди и улыбалась нежно и спокойно.

— Не возвращайся, — сказал он мне.

Я покачал головой. Деваки умирала там одна, на окровавленном ложе, и цепь по-прежнему удерживала ее. Быть может, она не ждала меня. Но я вернулся.

Прошло еще пятнадцать лет, прежде чем пророчество исполнилось и мы увидели своих сыновей.

— Когда я был вот таким же, мы тоже таскали масло и творог из кладовой, — сказал Кришна и метко запустил камешком по разбитому кувшину, валявшемуся под глинобитной стеной.

Арджуна с новым интересом посмотрел на трех мальчишек, которые подобрались к кладовой сбоку. Один выглядывал из-за угла, чтобы вовремя поднять тревогу, другой присел под стеной, а третий ловко забрался ему на плечи и запустил в окошко крючок на веревке.

— Так это они за творогом лезут, — догадался он.

— А ты никогда так не делал?

Арджуна пожал плечами.

— Зачем? Мы, конечно, не всегда ели досыта, но когда у нас было масло и творог, мама нам сама давала.

— А у нас почти все уходило на налоги. Нам-то во Вриндаване было получше, иногда что-то оставалось, а в других деревнях едва справлялись, особенно в плохой год.

— Мы хоть налог не платили, — сказал Арджуна. — Да еще из окрестных деревень ходили к отцу за судом, несли подношения.

— Ну вот, — Кришна снова кинул камешек в разбитый кувшин, на этот раз так, чтобы звякнуло погромче. Воришки мгновенно подхватили добытый горшок и удрали в заросли, счастливо избежав жены старейшины, которая как раз несла в кладовку еще кувшин. — Надеюсь, на сей раз я не окажусь виноватым в пропаже горшка. Матушка Яшода иной раз могла и прутом приложить.

— Ну, здесь-то тебе это не грозит, — рассмеялся Арджуна. — Кто ж заподозрит царевича в том, что он стянул масло?