Екатерина Кинн - Путь Паломника

Это был год Паломничества.

Я вернулся домой на время — рабочий контракт закончился, оставаться на Эвиге или принять приглашение в миры Метрополии я пока не решил. Дома все было так, как бывает, когда возвращаешься взрослым туда, где был последний раз юношей — все казалось меньше, чем помнилось, родители выглядели старше, чем по телетакту. Я проводил время с отцом в саду, ходил с матерью в Парк гулять, потом отвез ее в Инталь, погостить у тетки, играл на клавинете — удивительно, как быстро руки вспомнили этот навык, и ноты, оказывается, никуда не исчезли из моей головы. Конечно, в пальцах уже не было той гибкости, как раньше, но все же когда извлекаешь звук из инструмента пусть даже деревянными и растренированными пальцами, — это особое ощущение.

Я перебрал свои детские архивы — мать сохранила их, не тронув ни листочка. Наверное, она даже не заглядывала в эти папки, иначе нашла бы эти переписанные от руки ноты. Я переписал эту пьесу у одноклассницы под обещание никогда и никому не говорить, откуда взял. Я играл пьесу всегда для себя, чтобы никто больше не слышал. Тайна прибавляла очарования, и этот хрустальный, чистый звук был только для меня. Теперь я нашел ее, но сыграть с ходу не смог. Надо было поупражняться, прежде чем ее играть. Надо ли говорить, что и сейчас я соблюдал то странное условие, которое Вилья поставила мне — чтобы никто, кроме меня, не знал…

Семья Вильи уехала из нашего городка, когда мы заканчивали школу. Не просто уехали, а покинули планету. Их быстро забыли, и даже мой школьный приятель Саррата, с которым я встретился пару дней назад, не сумел вспомнить Вилью. Хотя остальных он всех помнил.

Словом, я отдыхал среди добросердечных людей, любовался садами, которые разрослись еще сильнее, и наслаждался музыкой, пока однажды вечером отец не вернулся со службы уставшим и злым. Я приготовил ужин, заварил импортный тинд, который он любил. Вдохнув душистый пар, поднимавшийся над чашкой, отец сказал:

— Завтра начнется.

— Что? — спросил я.

— Ты забыл? Паломничество. ОНИ придут.

Я словно ухнул на с крутой горы на снегокате. В груди стало пусто. Я забыл, я правда забыл! И приехал домой как раз в год Паломничества.

Отец командовал полицейским отрядом последний год перед выходом в отставку, и надо же, это оказался год Паломничества! Он допил тинд и пошел к себе. Проходя мимо меня, он на мгновение положил мне руку на плечо.

Ночь я спал беспокойно. Утром отец ушел на службу, а я сел к клавинету. Я играл и играл, стараясь отогнать мысли о Паломничестве, и вдруг понял, что рядом кто-то есть. Я обернулся. Они стояли за окном. В саду. Пожилой мужчина с длинными белыми волосами, в странной одежде, женщина — ее волосы были убраны под хитро повязанный платок, длинное пестрое платье переливалось, как камешки в ручье под струями воды. И еще дети. Я не смог их сосчитать — пять или шесть, старшей девочке лет пятнадцать, ее волосы были внезапно яркими, как медь. Они смотрели на меня темными, мерцающими глазами.

— Если вы сбились с дороги, — проговорил я, — я провожу вас.

— Да, — сказала женщина. — Проводи.

Я взял куртку и выпрыгнул в окно.

Наш дом последний в этой улице. Дальше — поле клевера, а потом перелесок и подъем на холм. Туда ведет дорога, по которой никто не ходит, кроме паломников. Я провел их кратчайшим путем. Был первый день, но они шли по дороге — мужчины, женщины, старики и старухи. И дети. Много детей. Я оказался в потоке идущих и потерял из виду тех, кого сопровождал. Я не мог выбраться из этого потока и пошел туда, куда шли они все.

Мне было неловко. Они были чужими, когда их было так много, но каждый по отдельности мог бы затеряться среди нас. Одни были одеты обычно, как одеваются все, кто принадлежит современной культуре, с какой бы планеты он ни был родом. Другие носили странные длинные хламиды и пестрые до переливчатости платья, которые я видел только на картинках. Я слышал обрывки разговоров на сотне наречий и едва разбирал отдельные слова даже на знакомых языках. Кто-то запел, другие подхватили — и я узнал ту самую мелодию, которую вспоминал нынче утром.

Кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся. Это была Вилья. Она почти не изменилась, только волосы были коротко и неровно обстрижены.

— Вилья! Я так рад тебя видеть!

Она улыбнулась — скованно, будто улыбка не давалась ей. А ведь когда-то она смеялась светло и улыбалась просто так.