Екатерина Кинн - Путь Паломника

— Что ты делаешь тут? Ты тоже кого-то провожала? Понимаешь, тут люди сбились с дороги, я проводил… Когда ты прилетела?

— Провожала… — задумчиво сказала она. — Да. Можно и так сказать. Я не улетала. Я всегда здесь.

— Где? — глупо спросил я.

Она махнула рукой в сторону.

Вопрос замер у меня на губах. По сторонам дороги стояли автоматчики — серые мундиры времен прошлой войны, каски с загнутыми краями. За их спинами тянулись рвы. Но я помнил, что здесь должны быть заповедные луга, еще утром я разглядывал панорамную карту и планировал съездить сюда послушать полевых птиц. На дорогу Паломничества наползала хмарь — половина неба еще была чистой, а половину затянуло низкими серыми облаками, из которых сеялся дождь, и изрытая рвами земля в десятке метров от обочины терялась в тумане.

Я потянул Вилью за собой.

— Пойдем, пойдем, надо выбираться. Это не наше Паломничество…

Мы приблизились к краю дороги, и тут мне в грудь уперлось дуло автомата.

— Куда прешь? — спросил хриплый от ненависти голос. — Пошел обратно, сука.

У автоматчика было мое лицо и серые глаза моего отца.

— Что происходит? — спросил я.

— Эй, капрал Сьенте, что тут у тебя? — к автоматчику подошел офицер.

Я вздрогнул. Сьенте — это наша фамилия.

— Да вот права качает, — сказал капрал Сьенте и знакомо прищурился.

Я протянул руку — и моя рука прошла сквозь его грудь. Еще мгновение он смотрел на меня отцовскими глазами, потом заколебался, как отражение в потревоженной воде, и развеялся. Я перешагнул бордюр и потянул Вилью за собой. Она не двинулась с места.

— Я не могу, Кьяр, — сказала она. — Я только здесь.

— Ну ладно, — я вернулся на Дорогу. — Я провожу тебя.

Возможно, мне следовало уйти и оставить ее. И тогда я не узнал бы того, что я знаю сейчас. Впрочем, зачем я вру — я знал. Я знал всегда, с самого детства, в чем смысл Паломничества.

А людей на Дороге становилось все больше. Они шли и шли — худые, жалкие, оборванные, под дулами автоматов, под копьями Черной Стражи. Ни автоматчики, ни стражники не видели паломников, только те, кого они гнали. С ними можно было только говорить — Вилья несколько раз заговаривала с людьми, странно похожими на нее, но нельзя было подать им руку или дать что-нибудь. Но паломники все равно давали — и эти лепешки, яблоки и монеты пролетали сквозь худые грязные ладони и исчезали.

Я видел сцены чудовищной жестокости — распятые вдоль дороги дети, брошенные умирать раненые. Я видел старика, который обнимал колени автоматчика, а тот отпихнул его и тут же выпустил очередь по двум женщинам, за подолы которых держалось полдюжины ребятишек. Лужа крови подтекла к моим ногам, но не запачкала их. Вилья переступила через нее. Ее рука в моей руке была живой и теплой.

Мы шли дальше — мимо места, где детей отделяли от взрослых, мужчин убивали сразу, а нагих женщин сгоняли к серому бараку. Я видел, как офицер шел вдоль колонны изможденных серых людей и стрелял в затылок любому, кто замедлял шаг.

В какой-то момент копья, телеги и Черная Стража исчезли, растворились в тумане автоматчики. Хмарь совершенно закрыла небо, ленты липкого тумана ползли между серыми фигурами, идущими по дороге. Иногда лишь глаз отдыхал на ярком пятне современной модной куртки или пестроте шелкового платья. Внезапно я ощутил, что рука моя пуста.

Я оглянулся. Вилья стояла перед полицейским. «Наконец-то! — подумал я. — Сейчас все прояснится».

Полицейский поднял пистолет и выстрелил Вилье в голову. Она упала. Я закричал и бросился к ней — и мои руки прошли сквозь ее тело.

— За что? — воскликнул я.

Полицейский повернулся ко мне. Я никогда не чувствовал такого черного, ледяного страха, как в тот момент, когда понял, что это мой отец.

— За то, что притворялась человеком, — фыркнул он. — Сколько лет за своих сходили.

Я прошел сквозь него.

А ведь я знал, знал где-то в глубине души, что никуда семья Вильи не уехала. Но что мой отец к этому был причастен? Я думал, что эта ненависть к живущим рядом чужакам изжита. Она осталась на той войне, ее выжгла горечь поражения, ее вырвали с корнем оккупационные власти.

Но разве говорили мы о том, что наши дома когда-то принадлежали им, этим так похожим на нас людям, которые теперь возвращаются на эту планету только раз в четыре года и не сходят с Дороги Паломников? Они проходят ее до конца, всегда в одном направлении и никогда не возвращаются. А мы закрываем окна и двери, прячемся и молчим.