Нил Гейман - Одд и ледяные великаны [иллюстр.]

– Так ничему и не научился, – сказал Одд.

Сказал вроде про себя, но Фрейя, сидевшая рядом, вздохнула:

– Да. Не научился. Как и все прочие. Не меняются они. Не могут измениться. На то они и боги.

Одд кивнул. Кажется, он понял.

– Ты наелся? – спросила Фрейя. – Сыт?

– Да, спасибо, – сказал Одд.

Старик Один поднялся со стула и подошел к ним. Он рукавом утер с губ гусиный жир, размазав его по седой бороде. И сказал Одду на ухо:

– Знаешь, что это был за источник, из которого ты пил, парень? Откуда эта вода, знаешь? Знаешь, чего мне стоило попить оттуда много лет назад [8] За глоток из Источника великой мудрости Один отдал глаз Мимиру, хозяину источника. Оставшийся глаз символизировал солнце, а потерянное око, символ луны, плавало в источнике. ? Ты же не думаешь, что в одиночку победил Ледяного великана, правда?

– Спасибо, – только и сказал Одд.

– Нет, – сказал Один, – это тебе спасибо. – Всеотен опирался на трость, покрытую резьбой: собаки, лошади, мужчины и птицы, черепа и олени, и мыши, и женщины – все это вилось вокруг посоха Одина. Можно было разглядывать его часами, и все равно всех деталей не разглядеть. Один протянул посох Одду: – Это тебе.

Одд замотал головой:

– Но…

Один серьезно глядел на него единственным глазом:

– Не слишком мудро отвергать дар богов, парень.

– Спасибо! – Одд взял посох. Он был очень удобным. Казалось, можно прошагать долго, очень долго, если на него опираться.

Один опустил руку в кувшин и вынул, держа в ладони маленький шарик воды, не больше человеческого глаза. Поместил его перед пламенем свечи.

– Погляди в него, – сказал он.

Одд посмотрел в шарик, и его поглотила радуга, потом вокруг потемнело.

Когда он открыл глаза, перед ним был его привычный мир.

«Это он. В смысле, я. Я – это он. Я Ода».

Одд оперся о посох и посмотрел вниз, на деревню. Потом пошел по тропе, ведущей к дому. Он немного прихрамывал Его правая нога была слабее левой. Но болеть не болела, и за это он был очень благодарен Фрейе.

Вокруг все струилось и журчало. Так звучала новая вода, пытаясь сквозь мокрый, тающий снег пробиться вниз, к почве, к подземным ручьям. Иногда раздавался хлопок – это снежная шапка падала с дерева, иногда – звук «грумп-грумп-грумп», доносящийся из глубины, а после громкий треск – это лед, сковавший залив за время бесконечной зимы, давал трещины и ломался.

«Через несколько дней, – подумал Одд, – здесь будет сплошная грязь. А несколько недель спустя – буйная зелень».

Одд подошел к деревне. На какое-то мгновение он решил, что не туда попал: за несколько дней все стало другим. Он вспомнил, как выросли звери, когда попали в Асгард, и потом опять как будто уменьшились.

Может, это он вырос благодаря воздуху Асгарда, а может, воде, которую пил из источника.

Он подошел к дому Толстого Альфреда и постучал наконечником посоха.

– Кто там? – раздался голос.

– Это я. Одд.

В хижине послышался шум, торопливое перешептывание. Самый громкий из голосов ворчал о никчемном бездельнике, укравшем копченого лосося, мол, самое время преподать ему урок на всю жизнь. Потом послышался звук отпираемых засовов.

Из двери выглянул Толстый Альфред. Взгляд его стал сконфуженным.

– Виноват, – сказал он самым невиноватым тоном, какой можно извлечь из голосовых связок. – Я думал, это мой сбежавший приемыш.

Одд посмотрел на человечка сверху вниз. Потом улыбнулся и произнес:

– Это он. В смысле, я. Я – это он. Я Одд.

Толстый Альфред будто язык проглотил. Из щелей повысовывались головы его бесчисленных сыновей и дочек.

– Моя мама здесь? – спросил Одд.

Толстый Альфред откашлялся.

– Ты вырос. Если это ты, конечно.

Одд только улыбался – улыбкой столь знакомо раздражающей, что не оставалось сомнения – это он.

Младший из детей Толстого Альфреда сказал:

– Они ругались, когда ты удрал. Она сказала, что надо идти тебя искать и что это папаня виноват, что ты убежал, а папаня говорил: ничего он не виноват, и никуда он не пойдет, и скатертью дорога, а она тогда сказала, что возвращается в дом твоего бати на другом конце села.

Одд подмигнул мальчонке, как Тор однажды подмигнул ему самому, повернулся, и, опираясь о посох, похромал прочь через деревню, которая казалась намного меньше, и не только оттого, что сам он вырос. Скоро лед растает, и галеры начнут отправляться в море. Вряд ли кто-нибудь теперь откажет ему в койке на корабле. Вон он какой большой-то. Лишняя пара рук на веслах никогда не помешает. И никто не станет возражать, если он прихватит с собой пассажира…