Елена Тальберг - Сказки Старой Эль

– Тому, кто придёт в этот дом. Но это не он и не ты, – девушка грустно качнула головой.

– Почему же ты дала её мне?

– Чтобы согреть, – девушка снова склонила голову на бок и чуть улыбнулась.

– Спасибо. Ты… Твоя доброта спасла нас.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Ула перестала приходить в ледяной дом своего отца. Суровый охотник Мер-ци курил трубку в углу или пел песни ветру у очага по вечерам. Наконец, когда луна снова должна была народиться, он вынул трубку изо рта и сказал:

– На охоту пойду. Когда вернусь, я дам тебе две руки собак. И много шкурок бельков, моя дочь шьёт из них одеяло. Заверни в него спящего человека и уходи. Иди на встречу весне. Спеши.

– Нет, – качнул головой Павле. – Не две руки. Больше. Две и еще два. Дюжину.

– Хорошо! – Мер-ци кивнул и снова сжал ножку трубки зубами.

Дочь севера вышла проводить людей, которых принёс океан. Она долго смотрела им вслед, прикрыв рукой глаза, ветер трепал разноцветные ленты на её островерхой унь – Ула звала весну.

***

Лара знала, что вышла слишком поздно и дождей ей не избежать, но всё равно шла. В три-четыре дня она надеялась миновать Озерные пещеры и выбраться на северный тракт, а дальше… Дальше сердце подскажет, куда идти. Где искать его. Павле.

Он носит золотое зеркальце на груди. Он поможет победить жар, иссушающий душу.

Лара шла. Ночевала в дуплах между висячими городами Великого леса. Пополняла запасы в едва знакомых и вовсе незнакомых семьях. Дни слипались в одну сплошную пелену. А ночью во всех её снах был кто-то огромный, золотой, дышащий огнём. Именно он вел её дальше – от дерева к дереву, от одного города к другому. Его зов, едва различимый в дождь и стужу, был всё-таки сильнее зимнего молчания, постепенно сковавшего лес.

Лара засыпала, свернувшись клубком и спрятав все мысли поглубже. Просыпалась и долго лежала, грея дыханием руки. Надо идти. Поправляла вязаный капюшон, подаренный ей матушкой Шо в городе Старых деревьев – его она миновала три дня назад – натягивала перчатки из шерсти коз, бродящих по далёким степным поселкам, выбиралась из дупла, заваленного доверху палыми листьями и травой. И шла. Это был последний странничий приют. Дальше их просто никто не делал. Никто не ходил так далеко на север. Павле тоже, наверно, шел не этим путём, а плыл на корабле, огибая мысы западных княжеств – как красиво он о них рассказывал! А вот о севере молчал, только подарил ей крохотную костяную дудочку из клыка морского медведя – мо-о-р-жа-а. Павле был на севере всего раз. Что ж… Она тоже посмотрит, как пляшут огни в небе там, где заканчивается мир. Она дойдёт.

Её подобрала семья оленеводов. Сквозь снег, слепивший ресницы, Ларе казалось, что их узкие глаза смеялись вопреки непрекращающемуся ветру. Они в четыре руки втянули её в сани и повезли по широко раскинувшимся полям мерзлых пустошей.

Север дохнул ей в лицо, а она не успела отвернуться.

Но всё же он пощадил её.

В посёлке оленеводов праздновали переход ночи на день, воздух полнился детским гомоном и перезвоном колокольцев – мальчишки и девчонки привязывали ленты с бубенцами к шестам, дверям и даже рогам оленей. Лара выползла из шатра и сидела у стены, привалившись к ней плечом. Лицо ее было скрыто меховым капюшоном. Седая Вэй, наоборот, спустила его на плечи и позволила ветру трепать все её семь косиц.

– Что там? – Лара указала слабой рукой за горизонт.

– Там море. Белое море.

– Небо и море – одно?

– Нет, это снег слепит тебе глаза. Они разные, девушка-лоза, они разные.

– Что там за морем?

– Там льды. Они спят в долгую ночь, а в долгий день движутся. На них живут морские котики, растят своих детёнышей – белых и круглых, как снежные шары, в которые играют наши дети.

– А морские медведи там водятся?

– Медведи?

– М-моржи-и. С большими клыками, достающими до земли.

– Ну насмешила, девушка-лоза! Конечно! Медведи, хо-ха!

– А люди? Люди живут там?

– Да. Они охотятся на котиков и медведей, хо-хо-хо, и ловят рыбу. Ты видела, как наши дети привязывали ленты к шестам? А они привязывают их к своим шапкам, ап-ха-ха, прямо к своим островерхим унь! И зовут себя уунти.

– Уунти, – повторила Лара, всматриваясь слезящимися глазами в горизонт.

Слёзы текли и застилали взор каждый раз, когда она смотрела. Поэтому когда дюжина чёрных точек перечеркнула белое полотно, она не заметила их, и сердце её не дрогнуло – прежний зов, что вёл её, теперь лишь изредка колол раскалённой иглой грудь, шаманка обманула золотой голос, заглушила его своим бубном. Отогнала она и хворь, что терзала Лару всю долгую зимнюю ночь. Лихорадка оставила её, только пальцы на руках и ногах почернели и плохо слушались.