Андрей Посняков - Земля Злого Духа

– Эгей!!! – мчась на звук выстрела, что есть мочи закричал Еремеев. – Эгей! Господь с вами-и-и-!!! Богородица-Дева, радуйся!

Атаман кричал так нарочно, чтоб тем, кто стрелял – свои! свои же! – стало ясно, кто к ним бежит. Молодой человек держал Настю за руку, не отпуская, тянул за собой через овраги, через неширокие каменистые ручьи, через густые заросли можжевельника.

Странно, но людоеды за беглецами больше не гнались – то ли потеряли, то ли просто были уже пуганные выстрелами и несмотря на все свое скудоумие прекрасно соображали, что к чему.

Да-а, скорее всего – пуганые…

– Эгей, православные-е-е!!! Эгей! – остановившись слегка перевести дух, еще громче закричал Еремеев.

Покричал, подмигнул тяжело дышавшей от усталости суженой, прислушался… и вскоре услыхал ответные крики! Ну да, невдалеке, за ельником, явно кто-то был! Уже стало слышно, как затрещали ветки…

– Эй, православные! – снова выкрикнул Иван и осекся, увидев выглянувшую из ельника девчонку в рыжей лисьей шапке, с плоским круглым лицом и черными, вытянутыми к вискам глазами.

– Господи, Боже… – Зачем-то заслоняя Настю, Еремеев удивленно посмотрел на девушку. – Ты кто?

– Я – Нэснэй, – неожиданно улыбнулась та. – Так мое имя.

– Это ты, что ль, стреляла?

– Стрелять? Да, да. – Девчонка сорвала с плеча лук – показала.

– Тьфу ты… Из пищали кто стрелял, спрашиваю? – устало рассмеялся Иван. – Пищаль, понимаешь? Бух! Бух!

– Бух, бух! – Дева радостно закивала. – То Спаси, Спаси… Маюни, да-а!

– Маюни?! – Бросившись к незнакомке, атаман обрадованно схватил ее за плечи. – А где он? Где Маюни, где? Подожди-ка… а ты случайно не из Аючей рода?

– Аючей! – громко повторила девчонка. – Та-ак! Атаман!

– Ну, слава Богу, признала.

– Атаман! Атамане! Господи, глазам своим не верю. Атаман! И Настя с ним – живая!

Радостно вопя и потрясая ружьями, из ельника выскочили двое – Афоня Спаси Господи и Устинья… за которой, с луком в руках, бежал улыбающийся остяк.

– Живы все, живы… А мы ведь надеялись, Господа молили… ага!

– Ой, как вы похудели, да-а.

– А ты-то у нас всегда худой был! – Обняв Маюни, Еремеев вскинул отрока на руки, закружил. – Боже, счастье-то какое – нашлись!

Устинья с Настей тоже уже обнялись и вовсю целовались:

– Ах, подруженька! Живая! Жива!

– Други! – вдруг поднял руку Иван. – За нами людоеды гнались… Кабы не подкрались, не напали бы.

– Не нападут! – Пригладив растрепанные космы, Афоня недобро прищурился. – Они нас, спаси, Господи, боятся.

– Боя оружного испугались?

– Его. – Послушник тихонько засмеялся и, осенив себя крестным знамением, продолжал далее: – Людоедов тут одно семейство кочует. На нас третьего дня напали – мы и уложили с полдюжины, остальные убегли. Теперь, как выстрел услышат, десятой дорогой обходят, дураки-дураки – а иногда и умные.

– Вот и славно, что так, – дотронувшись до шрама на правом виске, Еремеев повторил еще раз: – вот и славно.

А затем уже поинтересовался по поводу остальных и, узнав, что их еще придется догонять, ничуть этому не удивился.

– Знаки будут за собой оставлять? Вешки?

– Лоскутки, – улыбнулась Устинья.

Всегда застенчивая, а после того прискорбного случая даже нелюдимая и робкая, здесь, в лесах, да еще в столь небольшой компании, девушка расцвела: приобрела уверенность, гордость, по всему чувствовалось – здесь ее слушали, здесь кое-что значило ее слово.

– Это Устинья велела почаще палить, – негромко пояснил послушник. – Особенно – ночью.

– А с чего вы решили, что мы побережьем пойдем?

– Так а как еще-то? Спаси, Господи, не драконам же в пасти. У вас, кстати, одежка какая-никакая есть?

Глядя на мокрый голый торс атамана, Афоня улыбнулся и махнул рукой:

– Да сыщется. Зипун свой отдам – на Настену налезет. Там вон, в ельнике, у нас шалашик, костер…

– Людоедов, значит, не боитесь.

– Говорю же – не сунутся! Ох, атамане, – вспомнив вдруг, с некоторым смущением доложил послушник, – а ватажники-то нового вожака выбрали. Прям на кругу десятника Олисейку Мокеева и избрали. А он уж, спаси, Господи, загордился – фу-ты, ну-ты!

– Лучше бы Яросева Василия избрали, коли уж на то пошло. – Еремеев вновь потрогал шрам.

– Или – отца Амвросия, – сверкнул глазами Афоня.

– Отца Амвросия нельзя – он лицо духовное.

– Тогда Ганса!

– Так тот и вообще – немец.

Атаман ухмыльнулся, глядя на переодевшуюся в мужское платье невесту, и, покусав губу, молвил: