Александр Накул - Целестина

Одним словом, район получился что надо. Когда оказываешься на улице Пулавского, то тебя обступают все эти старинные особняки, и в каждом из них хочется жить.

А дальше, за колонией Нарутовича, находилась деревянная громадина стадиона имени Пилсудского. К нему прилепились две колонии поменьше. Тамошние дома были на две-четыре квартиры, каждый по отдельному проекту. На тенистых улочках можно было отыскать и двухэтажные дома на четыре квартиры, и особнячки в стиле арт-нуво с лепниной и палисадником. Попадались и симпатичные кубы в духе модного тогда функционализма – и даже они были на своём месте.

Но лицо квартала переселенцев – всё-таки колония имени Нарутовича. Нарядные двухэтажные коттеджики с мезонинами прятались в зелени садов, отгороженных от улицы высоченными коваными оградами. На аккуратной и единственной улице Пулавского звучала исключительно польская речь. Возле колонн двухэтажного офицерского казино дежурили извозчики в начищенных сапогах. Рядом – Парковый сад, за его деревьями гудели невидимые поезда.

До вокзала можно было без труда дойти пешком. Но никто из жителей колонии имени Нарутовича так не поступал. Это было против их шляхетного гонора.

По замыслу пана Лисецкого, престижные колонии были отделены от рабочих кварталов и узких улочек еврейского гетто зелёными зонами и лентой железной дороги. Так что у городского быдла не было даже повода шляться по тихим улочкам, где растят своих детей уважаемые люди.

Особняк генерала Крашевского, чья роль в мировой истории доселе никому не известна, строили одним из первых. Достаточно повернуть возле Народного Банка и пройти десяток шагов – и увидишь эти чуть изогнутые стены, нарядную красную крышу, круглые окна на втором этаже.

Хозяйничала здесь генеральша. Старый генерал умер давно, где-то в середине тридцатых годов, но пани Анна Констанция ухитрилась сохранить дом за собой. Старая генеральша уже достигла того возраста, когда женщину интересует только чистая власть, без всякой бижутерии вроде любви и поклонения. Поэтому она хотела быть поближе к местам, где эта власть кипит. Для неё очень важно было жить по соседству с управой Воеводства.

Конечно, с её состоянием можно было обустроиться и в столице. Но переезжать в Варшаву Анна Констанция отчего-то не желала. Когда её спрашивали, почему она не приедет в столицу и не наведёт в государстве порядок, она объясняла это тем, что пан президент Мосцицкий и так дурак дураком, а на её фоне и вовсе идиотом покажется.

Какая тайна на самом деле стояла за нелюбовью генеральши к столичной жизни – не удалось выяснить никому. Даже Целестине. Единственное, что получилось разузнать, – слуги тоже не знали разгадки.

А ещё никто не знал, сколько лет генеральше на самом деле. Хоть и было очевидно, что сохранилась она на совесть. Хитрая и упрямая старуха цепко держалась за жизнь. Всегда в старинном платье по моде времён её молодости, заказанном у лучшего городского портного Шаца, она по-прежнему жила в своё удовольствие. Гонялась с палкой за слугами, ходила на своих двоих в белый костёл напротив Управы Воеводства, принимала гостей из городских чиновников, что жили по соседству, играла в карты, пополняла библиотеку диковинными книгами в кожаных переплётах, изданными в Амстердаме и вольном городе Данциге, сплетничала, плела интриги, помогала росту карьер и их угасанию. И, по мнению многих, всё больше и дальше сходила с ума.

Но никакие выходки не колебали её влияния на городское общество Бреста-над-Бугом. Совсем напротив – тонкий бледный рот на морщинистом лице в окружении чёрных колец парика мог смело говорить всё, что думает. В выражениях генеральша стеснялась ещё меньше её покойного мужа, и все только кивали – значит, имеет право, значит, власти у неё достаточно.

Многое, очень многое решалось в гостиной на первом этаже её добротного жёлтого особняка с высокими окнами, распахнутыми настежь по случаю летней жары, за картами, пивом и бутербродами с шестью видами крестьянской колбасы и сыра…

Вот почему недавняя смена власти порядком её смутила. Пани Крашевская чуть не дошла до того, чтобы читать газету за утренним кофе. И только в последний момент её повар, потомок литвинских рыцарей Алесь Бзур-Верещака, успел напомнить встревоженной старухе, что редактора «Брестского ежедневника» назначили именно по её протекции и ничего умного этот лоботряс всё равно не напечатает…

Тем временем по тихим улочкам трёх колоний продолжали ползать мрачные слухи. Никто не мог понять, с чего вдруг пришла беда.