Надежда Мамаева - Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера (СИ)

'Похоже, настырный правдоборец опять шуршит', — мелькнула у Вассарии мысль. О том, что это может быть болотный жмырь, охочий до теплой кровушки (хотя в периоды вынужденной диеты сея тварюшка не брезговала и пиявочек с лягушатинкой откушать), девушка старалась не думать. Пусть уж лучше будет знакомый недоросль, чем познавательный практикум по бестиологии.

Словно угадав мысли Вассы, мужчина недовольно проворчал:

— Чего застыла? Давай ужинать и спать. Этот упертый все равно всю ночь будет круги нарезать.

— А как стемнеет он не попробует нас еще раз… того? — выразительный жест ребром ладони заставил Иласа лишь усмехнуться.

— Нет, этот хоть и босяк, но духом благорооодный.

Поужинав оставшейся луковицей и ковригой, Васса мысленно вздохнула: погреть бок у костра этой ночью не удастся. Дым даже от малого огня будет виден далеко по такой погоде. Маякнуть же преследователям подобным образом о своем местоположении было бы верхом глупости.

Лицедейка приуныла и, поплотнее запахнув тулуп и выбрав более — менее ровное местечко, постаралась устроиться поудобнее. Но, то ли земля была стылой, то ли мысли, бродившие в голове, отпугивали робкую Молиту — сновидицу, что щедрой дланью рассыпает по вечерам на головы пыль дремы, но уснуть девушке никак не удавалось. Наконец, решив, что во всем виноват морозец, который с приходом ночи начал крепчать, Вассария не выдержала и решительно встала.

Илас, видя маневр девушки (а еще вздох назад казался мирно спящим) приоткрыл один глаз и ехидно изрек:

— Что, любимое творение Хогана спать не дает?

Любопытство — изначальная черта сути всех женщин — взяло верх над желанием послать этого ехидну куда подальше, и Васса‑таки с подозрением поинтересовалась:

— Ты имеешь в виду человека? Конкретного, упертого, который сейчас обходит нас дозором по кругу?

— Нет. Я имею в виду совесть. Потому как любимое творение Хогана — не человек, а его совесть, — назидательно изрек блондин. — Ей позволено всё: она может есть, спать, теряться, заключать сделки, ни за что при этом не отвечая, но иногда, бывает, что сея зараза выкобенистая любит полуношничать.

Повернувшись на бок так, чтобы получше видеть девушку, приподнялся, подпер рукой голову и добавил:

— А ты как‑никак самого десницу божея обворовала. Вот и думаю: а вдруг тебе стыдно теперь?

— Знаешь, когда я жила в Тивоне, считала, что мир если не черно — белый, то хотя бы у добра не багряно — кровавый оттенок задубелой лжи. А сейчас… мне кажется, что руки всерадетеля замараны почище, чем у всего отдела инквизиторов и дознавателей вместе взятых. За воровство у такого Хоган, может, мне наоборот, пару грехов и спишет.

Илас пожал плечами. В полулежачем положении это получилось забавно, а грязные после купания в Илрети волосы, что встали дыбом, когда ворот на мгновение закрыл уши, так и остались приподнятыми у корней. Мужчина растерянно попытался пригладить пятерней шевелюру. Рука основательно застряла, словно блондин сдуру сунул ее в ведро с живицей. Васса поневоле улыбнулась, видя безрезультатные попытки мужчины привести хоть к какому‑то порядку колтун на голове.

Растрепанный, уставший, с кругами синевы под глазами, сейчас лицедейке мужчина показался таким обычным и привычным… как друг, которого знаешь уже много лет. Душе с ним уютно. Это‑то обстоятельство и примиряет с чудачествами такого побратима, на которые порою и не обращаешь внимания.

Похоже, во взгляде девушки блондин уловил что‑то, потому как вместо очередной колкости махнул свободной рукой и произнес:

— Иди сюда, вместе теплее.

Благородная фьеррина на такое приглашение сказала бы гордое 'Фи!', неблагородная уточнила бы: 'А приставать не будете?', но Вассарии сейчас было глубоко плевать на все. Поэтому она просто кивнула и легла рядом с мужчиной. Блондин же, непонятно чему улыбнувшись, обнял девушку и, прижав ее правой рукой, закрыл глаза.

Под утро мороз нехотя, но начал отступать под натиском тяжелых, словно груженых горестями, а не рыхлым снегом туч. Они собрались на небосклоне еще затемно и будто старые сплетницы, сцепившиеся языками, сомкнулись непроницаемым покровом и наконец‑таки разродились снегом. Сначала небольшим, легким и невесомым, словно на пробу. А потом небесные хляби вошли во вкус, и на землю опустилась плотная завеса из рыхлого, пушистого снега, укрывшая заботливым покрывалом и сонных Вассу с Иласом, и Леша, стоя задремавшего в осоке. Малец всю ночь кружил вокруг беглецов, взбадриваясь то приседаниями, то остервенело размахивая руками, словно пытался таким образом отпугнуть Молиту — сновидицу, но под утро сомлел и он.