Когда он сел перед ней на корточки, едва за Псами закрылась дверь, она спросила:
— Куда увели маму?
Сероглазая девочка, смешная и доверчивая, совсем не похожая на Митанни.
— Туда, где таким как твоя мама полагается быть, — сказал Шацар.
— А я туда попаду? — спросила она, покусав тонкие губы.
— В свое время — возможно, — ответил Шацар и, протянув руку, погладил ее по голове и поправил на ней очки.
— Твой папа плачет, иди утешь его.
Сейчас Шацар приподнялся. Он крикнул:
— Ради тебя! Ради тебя я предал все, во что я верил и что любил! Я никогда не смогу так же! Скажи мне, скажи, что я должен был сделать?! Что я должен делать теперь?!
И Шацар не знал, к кому он обращается — к Матери Тьме или к дочери ее, Митанни. К женщине, которую он не смог убить в первый раз и которую все-таки убил во второй.
Шацар не понимал, что он чувствует. Сначала он раскачивался и выл, потом начал пить и разбивать зеркала, теперь он мог только лежать и вспоминать.
Он сказал, что хочет на это посмотреть. Совсем другой человек, не он, не Шацар, должен был сделать то самое личное, о чем мечтал Шацар. Он должен был лишить ее жизни, тем же самым способом, который выбрал Шацар.
Она стояла у стены, ее руки были скованы, босые ноги, которые Шацар не привык видеть, Митанни всегда ходила на каблуках, дрожали от холода. Шацар не знал, плачет ли она — не слышно было ни звука, Митанни даже дышала неслышно.
Шацар смотрел на нее и не верил, что позволил привести ее сюда. Он ведь пощадил ее один раз и был уверен, что с тех пор она в безопасности. Что с тех пор она жена своего мужа и мать своей дочери, вовсе не его жертва.
И вот она стояла босая, прижавшись к стене. В этой оглушительной тишине щелчок затвора прозвучал, как взрыв. И тогда Митанни крикнула:
— Будь ты проклят, Шацар! Предатель! Трус! Пусть ты будешь наказан, пусть сама кровь твоя будет проклята! Пусть ты даже не умрешь, пусть ты будешь страдать!
Шацар стоял спокойно, а Пес, которого он даже не знал по имени, видимо, ждал его приказа.
— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!
Голос ее сорвался на визг рассерженной кошки, бешеный и безумный. Шацар кивнул Псу.
Выстрел снес ей полголовы. Метко, очень метко.
В один момент все закончилось. Шацар стоял достаточно близко, чтобы его обрызгало кровью. Он не стал стирать капли ее крови с лица, ведь это последнее, что ему от нее досталось.
Даже тело Митанни придадут огню.
Сейчас Шацар приподнялся, снова принялся раскачиваться вперед и назад, потом резко остановился, стал щелкать пальцами. Нужно было найти что-то, что могло бы его отвлечь. Сенсорная обратная связь.
— Нужно говорить с самим собой, — сказал Шацар, повторяя слова слова сказанные ему так давно наставницей. — Только чтобы услышать свой собственный голос.
Шацар вспомнил, что говорила ему госпожа Айни:
— Ты инстинктивно тестируешь собственные чувства — осязание, слух, зрение, ощущение равновесия, когда тебе страшно и твой мозг начинает интерпретировать их неправильно.
Тогда Шацар сказал, только чтобы услышать свой собственный голос:
— Ты сошел с ума, ты все потерял, ты все сделал неправильно. И тебе страшно.
Амти пришла в себя, держась за плечи Эли. Руки у нее дрожали. Кажется, она потеряла сознание, всего на пару секунд, даже упасть не успела. Наощупь Эли была теплой, живой, настоящей.
Амти снова посмотрела на нее, и на этот раз ей удалось с собой совладать. Глаза Эли были темны той бесконечной темнотой, которую Амти видела, чувствовала, слышала, которой дышала — на первой ступени Лестницы Вниз. У нее не было зрачков, радужниц, белков глаз — не было ничего, кроме этой бесконечной черноты, провала, бездны.
Абсолютное ничто ее взгляда упиралось прямо в Амти. Амти сглотнула.
— Эли? — спросила она, ни на что больше не надеясь. — Эли, милая?
Амти принялась развязывать веревки, стягивавшие запястья Эли. Не на секунду опоздали, опоздали навсегда. На миг Амти показалось, что Эли сейчас улыбнется, что это будет ее улыбка. Тут какая-то ошибка, одуряюще пахнет кровью, но ведь ритуал мог пойти неправильно.
Амти погладила Эли по щеке, и Эли открыла рот, будто собиралась что-то сказать. Из уголка губ у нее заструилось что-то, что возможно было ее кровью. Черная, вязкая дрянь, пахнущая разложением.
— Эли, — сказала Амти. — Ты ведь здесь? Ты еще здесь, моя милая?
Амти все еще слышала чей-то визг, кто-то дрался, Мескете дралась с кем-то. Это было неважно.
Когда Амти освободила ее, Эли подалась в сторону, упала на четвереньки, и ее стошнило вязкой, черной слизью. Амти машинально придерживала ее волосы, как делала десятки раз, когда Эли перебарщивала с алкоголем.
Читать дальше