Андрей Басирин - Убить Ланселота

— Наплюй, — хрипло предложил сильф. — Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?

— Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.

Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.

— Ответственность творца? — хмыкнул он. — Да что этот сморчок в творцах понимает?

Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.

— Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…

— Он ведь жрец. Смотри — пузо выкатил. И морда красная!

— При чем тут моя морда? — враз забыл о гекзаметрах Версус.

— При том! Похожа на жо…

— Сам жопа! — заорал жрец. — Ты вообще мерзавец! И негодяй!

— А что я сказал? Мы, огненные элементали, всегда отличались прямотой и откровенностью.

— Благодарю вас, — раскланялся камень. — Вы раскрыли мне глаза. Никакой культуры дискуссий.

Цепи на руках и ногах Квинтэссенция рассыпались.

— Я бессилен противостоять жреческим гекзаметрам, — сконфуженно произнес он. — Извините. Когда их слышу, теряю волю… Но теперь я свободен и помогу вам.

Океан огня. Волны плещут в пещере, наполняя ее от края до края.

Давно уж никто не рисковал приблизиться к Инцери с линейкой. Элементаль стала зверем великим — если не по духу, то по размерам.

Глаза саламандры подозрительно поблескивали. Шестнадцатилетнюю девчонку легко довести до слез… шестнадцативековую саламандру — тоже. И до слез, и до уныния Достаточно изо дня в день твердить ей, что она — ничтожество. Глупая, никчемная, безобразная.

Эрастофен увлекался традиционными методами психотерапии. Но если та предназначена, чтобы лечить пациента, у бледнокожего философа была совершенно иная задача. Поэтому истории, притчи и басни, которые он рассказывал элементали, несли привкус безумия.

— …А потом Золушка съела подряд двадцать порций мороженого, — доносился из-за камней голос Эрастофена. — С фисташками, ромовое, земляничное, пять крем-брюле, пять шоколадных, три ананасовых и четыре пломбира. Она охрипла и, когда принц пригласил ее танцевать, лишь беспомощно каркала и пыхтела. Лицо ее покраснело, волосы растрепались.

— Не надо! — жалобно просила Инцери. — Пусть эта сказка окончится хорошо.

Демон был непреклонен:

— Хорошо? — Он взобрался на обломок колонны, чтобы оказаться повыше и заорал: — Хорошо?! Принц танцевал все танцы с шахинпадской принцессой! А потом утащил шахинпадку в свои покои! Разорвал на ней платье! Золушка все это видела, она хотела утопиться, но поскользнулась на лестнице! Расколошматила хрустальные башмачки! В кровь порезала пятку!

— Не надо! Прошу вас.

— Ах, не надо?! Так, да?! Слушай же, тварь. — Бледное лицо Эры посинело; в уголках рта клокотала пена. — Пробило двенадцать часов, и волшебное золушкино платье превратилось в тыкву.

Эрастофен с шумом втянул слюну. Одежда его была мокра от пота — слишком тяжело дались ему мгновения экзальтации. В логове Инцери стояла порядочная жара.

— А хочешь знать, что было дальше?! — прошептал он, тяжело дыша. — Когда Золушку нашли в углу подметальщики? Хочешь?

— Не-э-эт! — завизжала элементаль. Она пыталась зарыться головой в пылающую лаву, но не могла. Огненные волны едва доставали до ноздрей Инцери.

В пещере послышалось:

— Эй, господин Эрастофен? Где жертву вешать?

— Кто там? А? Не слышу!…

Счетовод заозирался. Брат Люций терпеливо выждал, когда сумасшедшие глаза сфокусируются на нем, а затем пояснил:

— Жертва. Лиза. Куда ее?

— Лиза что?… — Эрастофен рассеянно вытер лоб. Безумие понемногу отпускало его. — Ах, Лиза! Что, брат Люций, разве уже время?

— Вы сами просили принести жертву перед обедней.

— Точно… Просил… Ну тогда привяжи к той скале.

Монахи в линялых хитонах вывели Фуоко. Девушка извивалась, мычала, пыталась пнуть Эрастофена — все тщетно.

— Постарайтесь придать ей сорок шестую позу отчаяния. Что, его преосвященство еще не появился?

— Не, — помотал головой тот из рабочих, кто вбивал в скалу бронзовое кольцо. — Гуляет.

— Сказал, задержится у варваров, — не поднимая глаз от плана логова, подтвердил Люций, — Финдир прибудет пораньше… Да куда ж ты цепь вешаешь, придурок! — заорал он на рабочего. — Это же сорок шестая поза!

Грохот, который подняли рабочие, заглушил звуки шагов на лестнице. Один лишь Эрастофен мог сообразить, кто спускается в пещеру, но он чересчур увлекся своей — сказкой.