Андрей Басирин: Убить Ланселота

— Куда мы идем, Маггара? — спросил Хоакин. — Ты должна знать дорогу.

— Дорогу-то я знаю… — Феечкин лоб наморщился от раздумий. — Да только тебе она не пригодится. Летать ты не умеешь и ростом великоват. Пожалуй, двинем сюда.

Компания свернула в темный закуток между зверомордыми статуями. В полумраке скрывалась мраморная площадка с поблескивающими медью значками; в центре ее торчал острый шпиль.

Загадка храма. Солнечные часы в углу, куда солнце никогда не заглядывает. Откуда бы здесь взяться тени? Но она существовала: черная, бархатистая, как будто прорисованная сажей. Если верить закону сохранения тьмы, где-то должно стать очень светло — просто потому, что здесь лежит эта тень.

Время застыло на табличке «Эра Зверей Великих».

Когда к часам подошел Хоакин, черная полоска скользнула в сторону и неуверенно задрожала. Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.

— Нам сюда, — шепнула Маггара. — Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.

Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.

Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.

Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.

— Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, — сообщил Версус, облизывая пальцы. — Поднял ты бунт беспощадный — и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?

— У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. — Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. — А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.

Брат Версус усмехнулся:

— Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…

— Что, пожалуйста? Я не ослышался?

Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:

— …не скажу о манере бесчестной — фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?

Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:

— Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.

Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:

— Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.

— Это он, — подтвердила Маггара. — Что ты там делаешь? Иди к нам.

— Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.

Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.

— Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?

Дамаэнур грозно ощерил пасть:

— За моей невестой мы пришли! А ты кто?

— Ну что ты молчишь, Хоакин? — Маггара толкнула стрелка в плечо. — Скажи что-нибудь!

Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу — нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:

— Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?

— Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! — крикнула Маггара.

— Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.

Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.