Лев Гроссман - Волшебники

Сколько сейчас времени, хотелось бы знать.

— А ты что, тоже потерпевший? — спросил Квентин. Он еще не решил, заключать с Пенни мир или нет.

— Я разодрал лоб об твой зуб, а еще ты боднул меня и сломал мне нос. Они починили его раствором Пуласки — сроду не слыхал, чтобы его применяли где-то, ну разве только ветеринары. На козьем молоке, представляешь?

— Я вообще не помню, что двинул тебя головой.

Часы отсчитали тридцать секунд.

— У тебя фонарь-то здоровый? — спросил Пенни. — Мне не видать.

— Не то слово.

— Да, надо думать.

Квентин осушил стакан с водой, стоявший на тумбочке, и снова упал на подушки. Что бы ни делала с ним мнимая парамедичка, излечился он явно не до конца.

— Пенни, чего это тебя повело меня бить?

— По-другому нельзя было. — Вопрос, судя по тону, его шокировал.

— Нельзя, значит. — Квентину показалось, что он не так уж и слаб. — И что я такого сделал?

— Что сделал? Да ничего. — Пенни говорил так, будто не раз репетировал эту свою финальную речь, но под пленкой спокойных слов закипала прежняя маниакальная злоба. — Тебе, например, не пришло в голову поговорить со мной, проявить хоть какое-то уважение. Ни тебе, ни твоей подружке.

Господи боже. Этого еще не хватало.

— Ты про кого это, неужели про Элис?

— Да брось ты. Сидите, переглядываетесь, смеетесь мне прямо в глаза. Я-то думал, что мы все будем делать вместе — можешь в это поверить?

Квентин узнал этот стиль. Его родители как-то раз сдали первый этаж одному коротышке, страховому агенту. С виду он был нормальный, а потом начал писать им записки, требуя, чтобы его прекратили снимать на камеру, когда он выносит мусор.

— Не будь идиотом, — сказал он. Позиция «я выше этого» тут не годилась — можно было заработать повторное сотрясение мозга. — Ты вообще-то задумывался, как выглядишь со стороны? Строишь из себя панка и полагаешь, что все после этого захотят общаться с тобой?

Пенни пытался сесть.

— Помнишь тот вечер, когда вы пошли погулять? Нет бы извиниться, или позвать меня, или там попрощаться — ушли, и все тут. А потом что? Вы сдали, а я нет. По-твоему, это честно? Чего ты, собственно, ждал?

Вот, значит, в чем дело.

— Нормально, Пенни. Ты, конечно, должен был дать мне в морду, раз экзамен не сдал. Почему бы тебе заодно не побить профессора Ван дер Веге?

— Я не позволю ноги об себя вытирать. — Голос Пенни звучал очень громко в пустой палате. — Неприятности мне не нужны, но если будешь нарываться, получишь снова. Думаешь, этот мир — твое личное фэнтези? Думаешь, можешь делать в нем все, что хочешь? Попробуешь меня опустить — получишь еще раз!

Они так орали, что Квентин не услышал, как в палату вошел декан Фогг в расшитом шелковом кимоно и диккенсовском ночном колпаке. Квентин сначала подумал, что он несет свечку, но потом разглядел, что светится его поднятый указательный палец.

— Довольно, — сказал он тихо.

— Декан Фогг! — воззвал, как к долгожданному голосу разума, Пенни.

— Я сказал, довольно. — Квентин ни разу не слышал, чтобы декан повышал голос — не случилось этого и теперь. Днем Фогг мог выглядеть как комический персонаж, но сейчас, ночью, в этом своем кимоно, казался таинственным, могущественным волшебником. — Будете говорить, только когда я задам кому-то вопрос, понятно?

Квентин, не зная, следует ли засчитать это как вопрос, молча кивнул. Голова у него разболелась еще сильнее.

— Да, сэр, — выпалил Пенни.

— Я достаточно наслушался об этом возмутительном инциденте. Кто был зачинщиком?

— Я, — тут же ответил Пенни, — сэр. Квентин здесь ни при чем.

Квентин счел за лучшее промолчать. Пенни, конечно, полный кретин, но у него есть свои кретинские принципы, и он за них держится.

— Да, конечно — просто твой нос нечаянно подвернулся под его лоб. Намерены продолжать в том же духе?

— Нет, сэр.

— Нет.

— Хорошо. — Скрипнули пружины — декан сел на незанятую кровать. — Во всем этом происшествии меня радует только одно: что ни один из вас не применил магию против другого. Вы пока недостаточно много знаете, чтобы понять смысл моих слов, но со временем поймете, что магия открывает путь мощнейшей энергии, для управления которой требуется холодный, бесстрастный ум. Тот, кто действует в гневе, вредит себе самому гораздо больше, чем своему противнику. Некоторые чары, если потерять над ними контроль, овладевают человеком и превращают его в ниффина, в дух, в сгусток волшебной энергии.

Фогг взирал на них обоих с суровой сдержанностью — фу-ты, как театрально. Квентин упорно смотрел в потолок, обитый листами жести. Совесть трепыхалась внутри, как огонек сальной свечки. До того, как лезть в драку, надо было просто сказать: брось, Пенни, кончай дурью маяться.