Лев Гроссман - Волшебники

Чур, более открытая, труднее поддавалась разгадке. Магии она не знала совсем и оружия как будто бы не носила, но мускулом этой пары явно была она. Насколько Квентин понял, она владела боевой техникой под непереводимым названием инк-ага. Ей не полагалось носить доспехи, притрагиваться к золоту и серебру Она почти ничего не ела, а о своем искусстве говорила высоким и крайне метафорическим штилем.

Они с Бамсом были профессиональными авантюристами.

— Нас, то есть людей, теперь не так много осталось, — говорила она, не глядя на Квентина. Ее короткие крепкие ноги поглощали расстояние быстрее, чем Квентиновы ходули, выпуклые глаза обшаривали горизонт в поисках потенциальной угрозы. — Филлори дичает, лес разрастается. Каждое лето мы его вырубаем, а то и жжем, отмечаем его границу — а на другой год граница оказывается глубоко в лесной чаще. Деревья захватывают фермы, фермеры переселяются в города, но что будет, когда лес займет все Филлори?

В мои детские годы «Две луны» стояли на открытом пространстве. Животным-то все равно, им так даже лучше, — с горечью добавила Чур и умолкла.

Самое время сменить тему, подумал Квентин. Он чувствовал себя зеленым новобранцем из Дубьюка, штат Айова, которого вьетнамский ветеран удостоил беседой.

— Извините за прямоту, — сказал он, — но вам кто-нибудь платит за это? Может, мы должны заплатить?

— Успех будет нашей платой.

— Но зачем вам нужно, чтобы троны занимали жители нашего мира, совершенно вам незнакомые? Почему бы не посадить на них филлорийцев?

— Только ваши сородичи могут быть королями и королевами. Таков Закон. Так всегда было.

— Это же бессмысленно — хотя мне, заметьте, ваш Закон только на руку.

Чур скривилась. Глаза навыкате и полные губы придавали ей сходство с рыбой.

— У нас на протяжении веков только и делали, что убивали и предавали друг друга. Хуже ничего быть не может. Правление Четуинов было последним мирным периодом на нашей памяти. Вы никого здесь не знаете, ни на кого не держите зла. Не принадлежите ни к одной фракции. — В ней накопилось много горечи, очень много. — Это большая политика, Квентин. Мы дошли до того, что стали почитать невежество и безразличие лучшими чертами правителя.

Остаток дня они, продев пальцы под лямки рюкзаков, шли через волнистые холмы — то по меловым дорогам, то напрямик, распугивая сверчков. Воздух был чистый и прохладный, условия легкие, для начинающих. Шли с песнями. Вон тот бугорок, сказал Элиот, прямо-таки вопит о том, что на нем растет виноград сорта пино. Селения и другие путники им не встречались, редкие деревья и столбики отбрасывали четкую, будто выгравированную, тень. Как же тут все устроено, думал Квентин? Централизованного правительства, по всей видимости, не существует — какие же тогда обязанности у короля? Здешняя политэкономия, похоже, застыла на уровне феодальных Средних веков, но с элементами викторианской техники. Кто, например, построил ту черную карету, кто делает часы, которые в Филлори встречаются на каждом шагу? Все это, конечно, можно создать и с помощью магии, но аграрное состояние здесь явно поддерживается сознательно, как у эмишей.

В полдень они увидели одно из знаменитых затмений, которые в Филлори случаются каждый день, а также филлорийскую луну, о которой ни в одной книге не говорилось. Это была не сфера, а настоящий серебряный полумесяц; он плыл по небу, медленно вращаясь вокруг отсутствующего центра собственной тяжести.

Лагерь разбили на закате, на кочковатом лугу. Гробница Эмбера, сказал Бамс, находится в следующей долине, и рядом с ней лучше не ночевать. Они с Чур поделили между собой караулы; Пенни предложил поучаствовать, но они отказались. Поели сэндвичей с мясом, взятых еще из родного мира, и разостлали спальники на жесткой курчавой траве.

В гладком зеленом холме был проделан обыкновенный дверной проем: две стоячие каменные глыбы с третьей, положенной сверху. Между ними стояла тьма, как в туннеле метро.

Занимался рассвет. Дверь помещалась на западном склоне, и на них падала тень холма. Трава поседела от росы. Тишина была полная. Холм выписывал изумрудную синусоиду на светлеющем небе. Все, чему суждено случиться, случится здесь.

Несчастные путники, уже два дня не принимавшие душ, сбились в кучку в сотне ярдов от входа. Квентин потирал руки на утреннем холоде. Греющие чары вызвали у него лихорадку и легкую тошноту — на местные Условия у него никак не получалось настроиться. Ночью он спал плохо: усталость водила его по темным первобытным мирам, где выл ветер и первые млекопитающие, мелкие и мохнатые, пугливо прятались в высокой траве. Постоять бы подольше, посмотреть, как отражается в росе розовая заря. Все они вооружились тяжелыми охотничьими ножами, крайне грозными на Земле, здесь же явно неадекватными.