Сара Маас - Двор Шипов и Роз

Я шагнула к первой фигуре на коленях — самый долгий и самый жестокий шаг, который я когда-либо совершала. Три жизни в обмен на освобождение Прифиана — три жизни, которые не будут потрачены зря. Я могу это сделать. Я могу это сделать, даже если Тамлин смотрит. Я могу принести эту жертву — могу пожертвовать ими… Я могу это сделать.

Пальцы дрожали, но первый кинжал уже был у меня в руке, рукоять прохладная и гладкая, деревянное лезвие тяжелее, чем я думала. Три кинжала, потому что она хочет, чтобы я ощущала агонию снова и снова, берясь за новый кинжал. Она хочет, чтобы я это понимала .

— Не так быстро, — усмехнулась Амаранта, и охранники, удерживающее первого фэйри на коленях, сорвали мешок с его головы.

Это был красивый юноша из Высших Фэ. Я не знала его, никогда не видела, в его голубых глазах читалась мольба.

— Так-то лучше, — махнула рукой Амаранта. — Продолжай, Фейра, милая. Наслаждайся.

Его глаза были цвета неба, которое я никогда не увижу, если откажусь убить его, цвета, который никогда не уйдёт из моих мыслей, который я никогда не забуду, сколько бы раз я его не рисовала. Он покачал головой, его глаза настолько расширились, что вокруг всего зрачка показался белок. Он тоже никогда не увидит небо. Как и все фэйри здесь, если я провалю испытание.

— Пожалуйста, — прошептал он, его взгляд метался между ясеневым кинжалом и моим лицом. — Прошу.

Кинжал дрожал в пальцах, я сильнее его сжала. Три фэйри — вот и всё, что стоит между мной и свободой, перед тем как Тамлин сорвётся на Амаранту. Если он сможет её уничтожить… «Не напрасные жертвы» — твердила себе я. Не напрасные .

— Не надо, — взмолился молодой фэйри, когда я подняла кинжал. — Не надо !

Я судорожно вдохнула, мои губы дрожали, когда я спасовала.

Сказать «Мне жаль» — не достаточно. Я бы никогда не смогла сказать этого Андрэсу — но теперь… теперь…

— Пожалуйста! — его глаза наполнились серебристыми слезами.

В толпе кто-то заплакал. Я отнимаю его у кого-то, кто, возможно, любит его так же сильно, как я люблю Тамлина.

Я не могу об этом думать, не могу думать о том, кем он был, или о цвете его глазах, или ещё о чём-то подобном. Амаранта ухмылялась с безумным, торжествующим злорадством. Убить фэйри, влюбиться в фэйри, затем быть вынужденной убить фэйри, чтобы спасти эту любовь. Блестяще и жестоко — и она это знает.

У трона сгустились волны тьмы, и там, скрестив руки, появился Рисанд — как будто он переместился, чтобы лучше видеть. Его лицо было маской безразличия, но мою руку закололо. «Сделай это» — говорило покалывание.

— Не надо, — умолял юный фэйри.

Я покачала головой. Я не могу его слушать. Я должна сделать это сейчас, прежде чем он переубедил меня.

— Пожалуйста! — его голос поднялся до пронзительного крика.

Звук настолько меня ошеломил, что я напала.

Со сдавленным рыданием, я вонзила кинжал в его сердце.

Он закричал, забился в крепкой хватке охранников, когда лезвие вспороло плоть и кости — так гладко, как если бы это был настоящий металл, а не ясень, и кровь — горячая и лоснящаяся — пролилась на мою руку. Я плакала, выдёргивая из него кинжал, эхо его костей, задетых лезвием, жалило руку.

Взгляд его глаз, полных потрясения и ненависти, оставался прикованным ко мне, пока он не обмяк, проклиная меня, и в толпе раздался душераздирающий вой.

Мой окровавленный кинжал звонко упал на мраморный пол, когда я попятилась назад на несколько шагов.

— Очень хорошо, — сказала Амаранта.

Я хотела вырваться из собственного тела; я хотела сбежать от этого пятнающего позора, что я совершила; я должна выбраться — я не могу выдержать кровь на своих руках, липкое тепло на пальцах.

— Теперь следующий. О, Фейра, не будь такой жалкой. Тебе разве не весело?

Я оказалась перед второй фигурой с мешком на голове. Теперь девушка. Фэйри в чёрном протянул подушку с чистым кинжалом, а удерживающие её охранники сорвали мешок.

У неё было простодушное лицо и золотисто-каштановые волосы, точно как у меня. Слёзы уже катились по её круглым щекам, а её бронзовые глаза следили за моей окровавленной рукой, потянувшейся за вторым кинжалом. Чистота деревянного лезвия в сравнении с моими окровавленными пальцами была издевательством.

Я хотела упасть на колени и молить её о прощении, хотела сказать, что её смерть не будет напрасной. Я хотела, но душа будто раскололась пополам и я едва ощущала собственные руки, осколки своего сердца. Что я наделала…