Владислав Римма Храбрых: Завод седьмого дня (СИ)

Владислав Чупрасов Завод седьмого дня

Завод седьмого дня

Владислав Чупрасов

Перспектива тупика

ГорГор

Я сказала Райли: вот что надо бы завести в Вайоминге – маяки. Он возразил: нет, лучше – стену вокруг штата, а на ней вышки с пулеметами.

Э.Прул «Одинокий берег»

Когда Альберт пришел в тот мир туманной осенью, ему сразу же дали понять, что сама по себе человеческая жизнь не очень-то многого и стоит. Отец даже не стал обращаться к врачу, посчитав, что у него есть дела и поважнее, а мать как-нибудь справится сама. Вокруг новорожденного не было никого, кто мог бы подсказать, куда двигаться дальше, но одно он усвоил с самого рождения, с того момента, когда впервые закричал: пока ты ничего из себя не представляешь, ты не имеешь права отвлекать кого-то от его дел, не важно, отец это или соседний мальчишка.

ГорГор (он же Город в горах) к тому времени занимал что-то вроде десяти акров, и на этой территории каждый день трудилось около пяти тысяч человек. К пяти годам Альберт восхищался тем, насколько огромен этот прекрасный мир, к десяти знал почти всех в лицо, а в пятнадцать понял, что даже не может просто прогуляться, праздно шатаясь по улицам: добрые люди тем же вечером случайно докладывали матушке, где и с кем он ходил. И хорошо еще, если не отцу.

Все взрослое население работало на Завод – огромный город, к которому Гор был прижат одним боком. С другой стороны теснились горы, некоторые дома даже наползали на покатые склоны и сливались с ними серыми крышами. В Заводе никто из горцев никогда не бывал, и Альберт даже не знал человека, который мог пройти те километры, что отделяли Гор от единственного входа в Завод, небо над которым всегда было серым.

По крайней мере, никто из ушедших назад не возвращался.

Каждое утро начиналось с гудения колокола, раз за разом возвещающего новый день – и его же окончание. Тиль Якобс собирался на работу, целовал в лоб седеющую жену, заканчивающую готовить завтрак для детей, и уходил в горы. Он был пастухом.

Марта Якобс вытирала жирные руки о фартук, расставляла тарелки и звала детей.

Первым на душной кухне появлялся Карел, подчищал тарелку, прежде чем остальные успевали спуститься, и Марта уходила на задний двор, где каждый день готовила молоко к свертыванию, охлаждала и формировала кругляши будущего сыра. Завтрак остальных детей ложился на плечи Карела.

Альберт спустился в кухню из своей комнаты, зевая и почесывая затылок. Встопорщенные волосы сбились в колтун, но его это мало волновало.

– Утречка.

Карел засуетился, сваливая в тарелку ужасного вида жареные яйца. Такими они становились только после встречи с ним.

Альберт кивнул, садясь за стол и принимаясь уныло ковырять трезубой вилкой свой завтрак. Сам он при этом опускал нос практически до тарелки и никак не мог открыть глаза.

– Ну, что ты возишься? – Карел, возмутительно бодрый для слишком раннего часа, поставил перед ним щербатую кружку с чаем. – Мне сегодня нужно уйти пораньше, скажешь Юнге, что вас ждут к часу на поле. Хорошо?

Он уже застегивал манжеты на своей чистой, но не очень новой рубашке. Альберт знал, что родители хотят подарить Карелу новую на день рождения, но не должен был об этом говорить. Успокоив себя тем, что он в любой момент может испортить брату настроение, младший угукнул и при помощи пальца и вилки собрал с тарелки последние чуть подгорелые кусочки белка.

Карел работал мальчиком на побегушках при единственном на весь Гор священнике. Работа эта толком не приносила денег, зато приносила еду, какой-никакой почет и небольшую надежду на то, что Карел в будущем, возможно, сделает себе карьеру священника. В городе, живущем исключительно фермерским хозяйством, уважали то, к чему сами не имели склонности.

А уж священник всегда мог прокормиться.

– Все, я ушел, буду поздно.

Карел наклонился, поцеловал брата в лоб и ушел, на ходу накидывая пиджак с вытертыми локтями.

– Пока-пока, мистер-зашел-и-вышел, – пробурчал ему вслед Альберт, за что тут же схлопотал мощнейшего тумака от сестры, которую не заметил до этого.

С трудом проглотив обиду, он выдавил:

– К часу на поле.

– Значит, с десяти до часу мы с тобой будем учиться, – сообщила Юнга, отходя к плите и наскребая себе остатки завтрака в тарелку.

Несмотря на то, что Карела очень обижала подростковая неприязнь младшего, все равно лучшую часть он отдал ему. Юнга поскребла лопаткой по подгорелым остаткам, бросила сковороду в ведро с грязной пенной водой и положила на хлеб небольшой кусок заветрившегося сыра.