Энн Райс: Талтос

— Да, это некое средство контроля, — согласилась Роуан.

— Есть и другие средства. Она так страдает…

— Ты устала, милая, — сказал ей Майкл. — Тебе нужно отдохнуть.

— Ох, мы с ней отдохнем, обнимая друг друга. Только когда вы проснетесь и увидите, как она обнюхивает вашу одежду, не пугайтесь. Хотя это может выглядеть ужасно.

— Да, — кивнула Роуан. — Мы будем готовы.

— Но кто он такой? — спросила Мона.

Роуан повернулась к ней, как будто желая понять, верно ли она расслышала вопрос.

Долли-Джин, наклонив голову, внезапно всхрапнула.

— Кто он — тот мужчина? — настойчиво повторила вопрос Мона, и ее взгляд вдруг стал усталым, даже отсутствующим.

— Но если я тебе скажу, ты должна будешь держать это в тайне от нее. Позволь лучше нам хранить это. Поверь нам.

— Мама! — позвала Морриган.

Зазвучал вальс Рихарда Штрауса — одна из тех чудесных записей, которые можно слушать всю оставшуюся жизнь. Майклу хотелось посмотреть, как они танцуют, но почему-то он не мог.

— Охранники знают, что она не должна выходить? — спросил Майкл.

— Нет, — ответила Мона. — Видишь ли, лучше бы ты их отпустил. Она… она их расстраивает. Мне будет легче с ней справиться, если они уйдут. Она не сбежит — только не от своей матери.

— Да, — кивнула Роуан. — Мы их отпустим.

Майкл не был уверен в правильности такого решения.

Но потом и он кивнул.

— В этом мы… Ладно, будь по-вашему.

Снова послышался голос Морриган. Музыка стала громче. Мона медленно повернулась и ушла.

Той ночью Майкл еще долго слышал их смех, и время от времени до него доносилась музыка — или это был уже сон о башне Гордона Стюарта? Потом клавиши компьютера перестали стучать, и снова раздался смех и мягкий топот ног вверх по лестнице. И юные голоса, высокие и нежные, опять пели ту же песню.

Зачем вообще пытаться заснуть?.. Но он был слишком утомлен, слишком нуждался в отдыхе, бегстве, слишком изголодался по простым хлопковым простыням, по теплому телу Роуан рядом.

«Молись, молись за нее. Молись за Мону. Молись за них…»

— Отец наш, сущий на Небесах, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое… — Глаза Майкла широко открылись. — Царствие Твое? Нет. — Чувство внезапно нахлынувшего горя было огромным, но ускользающим. Он слишком устал. — Да приидет Царствие Твое.

У Майкла не осталось сил обдумать все до конца. Он повернулся и прижался лицом к теплой шее и плечу Роуан.

— Люблю тебя, — шепнула она, и это признание из глубины сна прозвучало куда более утешительно, чем его собственная молитва.

Чистая монотонность снега, бесконечные деловые встречи, телефонные звонки, простыни факсов, заполненные статистическими данными, подсчетами, — вся деловая жизнь, которую он сам же и создал, гонясь за золотом и мечтами…

В середине дня Эш опустил голову на письменный стол. Прошло уже целых пять дней с того момента, когда Майкл и Роуан уехали домой, но они так и не позвонили ему и не написали ни слова. И теперь он гадал, не заставил ли их загрустить его подарок, или это было неправильно, или они просто вычеркнули его из памяти, как он пытался вычеркнуть воспоминания о Тессе, о мертвом Гордоне на полу башни, о что-то бормочущем и заламывающем руки Юрии, о холодной зиме в долине, о насмешках Эйкена Драмма?

Чего он ищет? Что ему нужно? Откуда нам знать, что сделает нас счастливыми? Ведь это так легко — взяться за телефон, позвонить Роуан или Майклу, спросить, все ли у них в порядке, успели ли они отдохнуть после путешествия…

А что, если их голоса прозвучат холодно и безразлично и он так и останется с телефонной трубкой в руках, а связь прервется после небрежного прощания? Нет, это было бы хуже всего.

Если честно, он хотел совсем не этого.

Поезжай туда. Просто повидай их. Не поднимая головы, Эш нажал кнопку. Подготовить самолет. Улететь прочь от ледяного города, к утерянной земле любви. Посмотреть на них, увидеть их дом с теплым светом в окнах, посмотреть сквозь окна, которые они так любовно описывали, и уйти, не сказав ни слова, не моля о том, чтобы их взгляды встретились с твоим.

В этом будет некое утешение.

Некогда все жилища были маленькими и замкнутыми, без окон, хорошо укрепленными. И никто не мог увидеть тех, кто находился внутри. Но теперь все было по-другому. Можно всматриваться в некую идеальную жизнь, как будто рассматривая картину. Простого стекла достаточно, чтобы отрезать себя от других, скрыть тайные тропинки жизни своих любимых. Но боги милостивы, и можно все-таки заглянуть внутрь. Можно видеть тех, по кому тоскуешь.