Максим Далин - Слуги Зла

- Дарин, - взмолился я, - ты же сам говорил, что нельзя верить глазам!

- Мало ли что я там, на том берегу, спьяну болтал! - гном похлопал пони по крупу. - Глазам нельзя, ушам нельзя... ты меня больше слушай! Просто раньше ты верил в одни сказки, теперь веришь в другие сказки...

- А если это не сказки?

- А что такое - правда? Да зачем она тебе сдалась, эта правда? Это ты сюда приперся выяснять, что правда, а что кривда? Нашел куда!

- Дарин, но ты же говорил...

- Ох, да отстань ты от меня ради Хозяйки! - вдруг вскинулся гном. - Тут тебе не трактир. Мне, знаешь ли, из-за тебя неприятностей не надо. Тоже мне, приятель нашелся. Пошел, Шустрик!

Пони вздохнул и побрел по песку, позвякивая колокольцами на сбруе. Я некоторое время стоял на дорожке, провожая тележку глазами. Последний пассаж гнома меня страшно огорчил. Он боится? Любопытно, чего может бояться такой малоуязвимый циник... Государыни? Человеческой смерти? Человеческой жизни?

- Ох, - выдохнули сзади. - Кто ты, воин?

Я обернулся. Эльф-художник из свиты Государыни стоял среди роз и смотрел на меня, как на опасное чудо, свалившееся с луны: удивленно и испуганно.

Я, вероятно, тоже разглядывал его не совсем подобающе; но у меня было такое чувство, будто я вижу эльфа из свиты впервые, так же, как и лес вокруг. Просто поразительно, насколько у меня поменялся угол зрения.

Он был прекрасен, само собой разумеется. Любой из жителей Пущи прекрасен по определению, это всегда принималось, как должное - если речь шла не о деве из свиты, каковой девой полагалось восхищаться. У этого художника было подобающе точеное лицо - если не считать выражения - златые кудри, идеальная стать и прекрасные руки. Зеленый бархат, зеленый шелк, золото. И еще кое-что.

Я вдруг понял, что этот парнишка попал в Пущу, будучи гораздо моложе меня. Он выглядел совсем юным, почти ребенком. Я вспомнил болтовню гнома о том, что девственники Государыни становятся все младше - этот эльф был не мужчиной, а подростком. И его полудетское личико выражало ошарашенность внезапно разбуженного человека.

- Ты разговариваешь с гномами?! Это недостойно...

- Чем ты занимаешься? - спросил я. - Ты ведь не из горных мастеров?

- Нет, - сказал он с оттенком правильной эльфийской спеси. - Я рисую небеса, я рисую цветы, иногда я рисую закаты, я создаю гармонию Пущи... но к чему это тебе?

- О тебе, наверное, плакали дома, - сорвалось с моего языка. Эльф даже не удивился; возможно, он и не слышал.

- Ты пыльный, - сказал он с отвращением. - У тебя волосы грязные, у тебя руки грязные. Я никогда не видел таких грязных рыцарей.

В это время я начал с опозданием понимать, что он имел в виду.

- Ты рисуешь цветы, а Государыня... делает их реальными? То есть - частью чары? Ты не срисовываешь небеса, которые видишь - ты их выдумываешь, а Государыня...

- Ты... Варда, Дева Запада, у тебя царапина на виске... от тебя пахнет... какой-то мерзостью. Слушай, рыцарь, я не хочу больше тебя слушать. Ты ужасно грязен. И... и мне не нравится...

Он сделал шаг назад, я, кажется, хотел его остановить - он шарахнулся, как от огня:

- Не смей меня трогать! Ты обезумел! Ты меня испачкаешь!

- Вы, художники, все время рисуете Пущу, да? Вы ее все время создаете! Вы, а не королева Маб! Я прав?! - я почти кричал, но он все равно не слышал меня:

- На тебе нет благодати! Ты... у тебя морщины! У тебя царапина! Варда, Эро, что у тебя в руке?! Железо?! Злое железо?! Отойди, отойди от меня! Ты ужасный!

- Я не собираюсь делать ничего дурного, - сказал я, и это было совершенно без толку.

Художник, в настоящей панике, отступал спиной, оступился, сел на песок - и смотрел на меня, как на хищного зверя, который разинул пасть и готов сожрать его. В этот миг я ощутил опасность, резко обернулся - и увидел, что только и успеваю парировать удар мечом.

Потом я рубился с рыцарем Пущи, которого раньше не знал, и кто-то еще рубился с моими ребятами, и я видел краем глаза художника, который сидел, сжавшись в комок и закрыв ладонью рот, как девушка, глядя на бой дикими глазами - и розовые лепестки не сыпались, когда куст задевали мечом, а птицы все пели, и это было очень плохо, хуже всего, что мне пришлось пережить прежде, и меч прошел между ребрами, скрежетнув по нижнему, я еще успел его выдернуть, хлынула очень яркая кровь и сразу пропитала песок...

Все кончилось как-то внезапно. Я оказался стоящим над мертвым рыцарем, с окровавленным мечом в руке, а рядом с трупом сидел художник, все так же зажимая себе рот и глядя на меня в оцепенении крайнего ужаса, а за моей спиной ощущались мои ребята, мои живые ребята, я так чувствовал, но не мог обернуться, потому что из-за мэллорнов вышел белый единорог, вынеся на себе Государыню.